Подруги Лелька, носившая 48-й, и Настя, имеющая добрый 52-й, оставляли Наталье надежду, что жизнь все-таки проходит не напрасно. Однако ее лучшая со школьных времен подруга Алиса носила 44-ый, а Инка и вообще 42-й, так что, глядя на них, Наталья всегда чувствовала себя жирной неудачницей.
Самое печальное, что жена Развольского Ирина тоже держалась в 42-м размере. Отправляясь с Натальей за границу, Стас обязательно покупал какое-нибудь Burberry или еще что-нибудь подобное из мира высокой моды с наглой надписью XS, европейским числом 34 или американской четверкой на бирке. Наталья застывала у стойки с восьмеркой или «эмкой», стесняясь примерить понравившуюся вещь. Ирину она ненавидела.
Оглядев полку с ровными рядами творожка Данон, Наталья в сотый раз за утро вздохнула и закрыла холодильник. Вьющийся рядом коккер-спаниель Сеня, любимец всей семьи и главный враг кошки Матрены, на мгновение застыл и тоже вздохнул. Он уважал только открытый холодильник.
– Бутерброд сделать? – участливо спросил Ленчик. Наталья ожесточенно замотала головой.
Муж варил кофе. Все девять лет их брака Наталья, просыпаясь, находила на плите турку со свежесваренным, пусть и остывшим кофе. Она даже привыкла пить его холодным, потому что подогревать было лень.
«И почему я его не люблю, – снова привычно подумала она, глядя, как Ленчик сосредоточенно следит за поднимающейся, словно вязаной пеной. – Он в тысячу раз лучше Стаса. Порядочный, добрый, чуткий. Хотя нет. Лучше Стаса никого быть не может. Он – особенный. Самый красивый, самый сексуальный, самый потрясающий…»
Поймав себя на том, что она вновь позволила мыслям свернуть на Развольского, Наталья вздохнула в сто первый раз.
– Что вздыхаешь, соня? – тут же отреагировал Ленчик. – Не выспалась? Нужно было утренние сны смотреть, а не бабку сумасшедшую слушать. Будешь теперь целый день носом клевать.
В комнате у Ромки зазвенел будильник. Звонко застучали маленькие пятки, зажурчало в туалете, снова топот, и в кухню ворвался сын – круглая заспанная мордуленция, тощая попка, обтянутая пижамными штанами, копна вьющихся (смерть девкам) волос, на носу конопушки.
– Доброе утро, пап. Мам, а ты чего встала?
Отпивая маленькими глотками кофе, Наталья с удовольствием наблюдала за утренней суетой своего семейства. Обычно она просыпалась, когда дома оставался один Сеня. Вот Ленчик жарит Ромке яичницу, а сын деловито решает, прокалывать сегодня «глаза» или нет… Вот Сеня торопливо ест свою кашу, а потом возвращается на «вахтенное место», поближе к Ромке, который, конечно же, втихаря спускает ему под стол здоровенный кусман булки с маслом… Вот ее мужики натягивают ветровки и проверяют, не забыли ли они чего: Ленчик, хлопает себя по карманам в поисках ключей, Ромка судорожно роется в школьном рюкзаке.
Чмок. Чмок. Хлопает входная дверь. Ромка убежал в школу, а Ленчик сейчас выгуляет Сеню и ненадолго вернется. Надо выйти в коридор, чмокнуть его еще раз, а то обидится. Интересно, а Ирина целует Развольского перед его уходом на работу?
Спустя час, элегантно одетая и умело накрашенная, Наталья вышла из дома, счастливо избежав встречи с неприятной соседкой, села в свой фольксваген и поехала в агентство. Ее ждала настоящая жизнь, которая начиналась каждый день, кроме выходных, ровно в 9 утра – со встречи с Развольским, и не сулила на сегодня никаких неприятностей. В тот момент Наталья считала именно так.
* * *
Любовь – это болезнь. Это не я придумала, а ученые подтвердили. И не какие-то там никому не известные, а эксперты Всемирной организации здравоохранения. ВОЗ даже присвоила этой болезни международный шифр F63.9 и внесла в раздел нервных болезней под пунктом «Расстройство привычек и влечений неуточненное». Вместе с алкоголизмом, клептоманией, игроманией и токсикоманией. Соседство, конечно, малоприятное. Зато правда.
И заражаются этой болезнью все без исключения. Правда, в зависимости от защитных сил организма, по-разному. Кто-то легко подхватывает «инфекцию» при первом же сквозняке чувств. Зато и переносит ее легко, как насморк, практически на ногах.
Кто-то переживает любовь, как малярию, с тяжелыми приступами жара, сменяющегося диким ознобом, трясясь в лихорадке, стуча зубами в непереносимой муке и расслабляясь между приступами, возвращаясь к нормальной жизни, в которой ничто не напоминает о том, как это было. Ничто не предвещает нового припадка, но он, как ты знаешь, обязательно будет.
Для кого-то любовь – корь. Детская, совсем не страшная болезнь, запоминающаяся высокой температурой (всего лишь на несколько дней, подумаешь) и оставляющая стойкий иммунитет на всю жизнь. Для кого-то – вирусный гепатит, чреватый серьезными последствиями для печени и приводящий к летальному исходу в случае осложнений.
Для кого-то любовь – рак, разъедающий внутренности. Разрастающаяся опухоль, вытесняющая нормальные мысли и эмоции, заполоняющая собой весь организм, заставляющая его работать только на себя, съедающая его без остатка. Единственное спасение – в своевременном хирургическом вмешательстве. Если повезет, оно пройдет успешно, и есть шанс выжить. Если нет, то тебе уже никто и ничто не поможет. Метастазы твоей любви заставят корчиться в жутких муках, сожгут дотла, выпьют все соки, равнодушно наблюдая изнутри за твоими страданиями. Смеясь над твоей болью. Над твоими слезами. Твоими тщетными попытками остаться в живых.
Ученые из всемирной организации здравоохранения! Ну придумайте же прививку от такой страшной, непоправимой болезни, как любовь. Мы все – переболевшие и пока не заразившиеся, выжившие и погибшие – мы все очень надеемся на вас!
* * *
Неужели это он? Господи, помоги мне, не ошибиться! Это ведь так важно! Десять лет мне снилось это лицо. Красивое, это да, но какое-то порочное. Может быть, мне так кажется, потому что я знаю, что он, действительно, порочен. До мозга гостей, до последней капельки своей вонючей подлой крови.
Я никак не ожидала его увидеть. Тем более, вот так. Без всякого предупреждения. Десять лет как я ищу это лицо на улицах. Не специально – подсознательно. Надеюсь встретить и сказать: «Ты подонок. Ты убил мою сестру».
Было время, когда я мечтала об этой встрече, бредила ею. Представляла, как он бледнеет, теряет самообладание, как на нас начинают оборачиваться окружающие, а я рассказываю им всю правду про этого мерзавца. Севу, Савву, Славу? Господи, я уже даже забыла, какое имя назвала мне Лена тогда, когда я первый и последний раз его увидела.
С годами мечта стала мельчать, стираться. Я поняла, что Лена ушла совсем, и никакая встреча и никакая правда не способна ее вернуть. Я успокоилась, перестала часами бродить по улицам, пересаживаться из одного троллейбуса в другой, перескакивать из трамвая в трамвай в надежде поймать это красивое ненавистное мне лицо с чуть искривленным носом, тонковатыми, немужскими губами и чубом надо лбом.
Я почти забыла это лицо. И теперь, когда я его наконец-то увидела, я не уверена, что не обозналась. Решено. Как только вернусь, я снова пойду туда, чтобы как следует его рассмотреть. Если это, действительно, он, я его уничтожу. Я сделаю так, что от него уйдет жена, если, конечно, она у него есть. Его выгонят с работы. Его имя будет покрыто несмываемым позором. И тогда Лена будет отомщена. Хотя ее это, конечно, все равно не вернет.
