— Мне это не нужно.
Не ответ — укус. Почти десять лет Беверли Боксард провела, убеждая богатых и знаменитых людей позволить перенести на красочные страницы ее журнала внутренний интерьер их квартир и вилл. Это было трудно, чертовски трудно. Большинство действительно богатых людей не хотели вмешательства в Их личную жизнь. Годами на страницах «Архитектуры сегодня» появлялись кричаще роскошные апартаменты кинозвезд и Нуворишей. Но постепенно Беверли склонила к сотрудничеству со своим журналом нескольких по-настоящему богатых и значительных людей, и это наполнило ее самодовольством. Однако оставалось несколько человек, самых уверенных в своем богатстве и власти и самых требовательных в том, что касалось их личной жизни, которые не поддавались на ее уговоры;
Если бы удалось сфотографировать квартиру Сильвии, особенно запретную спальню, это стало бы решающим ударом, которым были бы сломаны последние барьеры, мешающие «Архитектуре сегодня» подняться на самый высокий уровень признания.
— Сильвия, все просто умирают от желания увидеть твое гнездышко и то, как ты славно здесь все устроила, — сказала Беверли медовым голосом.
На мгновение Сильвии показалось, что та желает к ней подольститься. Но нет, даже Беверли Боксард не дерзнет так обращаться с Сильвией Хэррингтон.
— Бьюсь об заклад, ты все здесь сделала сама, — продолжила Беверли. — Я должна увидеть квартиру целиком. Спальня там?
Беверли направилась к двум ступенькам, ведущим в маленький коридор и к двойной двери. Сильвия не сделала попытки остановить ее. Остальные гости прервали свои разговоры, желая посмотреть, что будет дальше. Беверли остановилась на верхней ступеньке, чтобы перевести дух.
— Брось, — нарушив внезапную тишину, произнес Бэрри Добин, один из любимых дизайнеров Беверли.
— Беверли, дорогая, — промурлыкала Сильвия, — моя квартира не представляет собой ничего особенного. Я никогда не стану ее фотографировать. Я даже никогда не использовала ее для своего журнала.
Подвыпившая Беверли слегка покачнулась.
— И очень плохо. Если спальня так же красива, как гостиная, мои читатели будут в восторге. Я просто должна взглянуть на нее.
Все обратили свои взоры в сторону двери. Легенда о недоступной спальне Сильвии Хэррингтон, похоже, вот-вот должна была стать явью. Беверли повернулась и взялась за старинную золотую ручку, которую Сильвия раскопала двадцать пять лет назад в антикварном магазине на Пятьдесят седьмой улице. Беверли нажала на изогнутую ручку. Ничего не произошло.
Пораженная, Беверли отпустила ручку и повернулась к зрителям в гостиной.
— Заперто… она держит спальню запертой. Как странно. — Беверли, казалось, не могла подобрать нужных слов. — Очень странно, — повторила она.
— Ты, возможно, и не смогла бы опубликовать такую фотографию в семейном журнале, — сказал Бэрри Добин, отчаянно пытаясь скрыть чувство неловкости за Беверли, которая покровительствовала ему и публиковала его работы. — Думаю, там все из черной кожи, — добавил он со смехом, но смех замер, когда он понял, что никто не собирается к нему присоединиться.
Никто не хотел рисковать — ведь, возможно, Сильвию Хэррингтон подобное предположение совсем не позабавило. Практика обидных высказываний была доведена до совершенства в шикарных квартирах Манхэттена, но редко применялась к очень влиятельным людям. Никто и помыслить не мог сказать дерзость Сильвии Хэррингтон.
— Не слишком надейся, дорогой, — бросила Добину Сильвия. — Это не одна из твоих комнат.
А сама подумала: надо сказать редакторам, чтобы дорогие интерьеры Добина появились в ее журнале в качестве фона не раньше чем через год. Он дошутился до исключения из мира дорогих изданий.
Сильвия с удовольствием вспомнила этот вечер.
Спальня по-прежнему принадлежала ей, только ей. Прежде чем встать, Сильвия откинулась на гору подушек в атласных наволочках. Сопровождаемая шуршанием атласа и шелка, оперлась о край кровати и нажала на единственную кнопку на телефоне, которая не горела. Длинный ноготь набрал знакомый номер.
— Сэнди.
Никто на том конце не ответил, да она и не ждала ответа. Прослужив шофером у Сильвии Хэррингтон двадцать лет, Сэнди Петерсон просто ждал утренних распоряжений.
— Подай сегодня машину к семи тридцати, — сказала она.
— Да, мэм.
Сильвия Хэррингтон будет в своем офисе без двадцати восемь. Ей нравилось каждый день приезжать в разное время. Если она приезжала раньше персонала, значит, на нее снизошло вдохновение. Когда она прибывала после девяти, все волновались. Они волновались, что их застанут не за работой. Они боялись, что их застанут за утренним обменом новостями, что можно истолковать как «разговоры в отсутствие начальства». В основном они всегда волновались. Поздние приезды Сильвии персонал любил меньше, чем ранние. Тогда служащие видели у обочины большой лимузин, говорящий о том, что мисс Хэррингтон уже воцарилась в своем офисе на последнем этаже. Сегодня будет день раннего приезда.
Утренний ритуал всегда занимал ровно час. Это время Сильвия целиком посвящала себе. Снаружи, за бархатными шторами, машины уже начали заполнять мост Пятьдесят девятой улицы, но ни один городской звук не проникал в эту спальню. Двойные бордовые шторы и обитые розовым атласом стены не пропускали даже грохота мусороуборочных машин на Манхэттене. В розовую комнату никогда не проникал дневной свет. Иногда ночью шторы раздвигались, чтобы впустить в комнату электрическое сияние города. Но только иногда. Освещение в комнате было тщательно приглушено: никаких ярких ламп, выявляющих морщины.
Правда, это не имело большого значения. В спальне не было зеркал, в которых можно было бы увидеть эти морщины.
Когда двадцать пять лет назад была создана эта комната, Сильвия Хэррингтон меньше всего хотела видеть по утрам свое лицо. Поэтому в спальне не было зеркал. Даже когда она во время плавания на «Куин Мэри» обнаружила, что зеркала там слегка подцвечены розовым, чтобы польстить лицам пассажиров первого класса, и решила, что этот трюк может помочь и ей, зеркала в спальне все равно не появились. Она установила зеркала во второй спальне, которая была превращена в гардеробную и комнату для одевания.
Сильвия встала, утонув ступнями в ковре, который Эдвард Филдс соткал специально для этого помещения размером двенадцать на четырнадцать футов, и ее утро официально началось. Сильвия жила в роскоши, созданной людьми с именем, роскоши, которая стала синонимом дорогой экстравагантности. Разумеется, Филдс подарил ей ковер. Мужчины, уложившие этот ковер, и обойщик, обивавший атласом стены, были последними, за исключением Сильвии, кто входил в святилище. Она сама подняла сюда по двум ступенькам всю мебель и расставила ее. Она даже сама чистила ковер. «Может, комната постепенно и ветшает, — внезапно подумала она. — Но в полумраке розовой спальни кто это заметит?»
Комната для одевания была совсем другой.
Здесь свет был ярче. Это было необходимо, чтобы сделать макияж. Даже подцвеченных розовым зеркал было недостаточно, чтобы придать серой коже Сильвии естественный оттенок перед наложением ежедневной порции макияжа. Это было просто несправедливо. Вот она, та, которая решает, какая одежда будет красивой в этом году, какая фигура будет считаться шикарной, какую прическу следует выбрать. Она задает миру свои стандарты красоты, а сама… уродлива.
