Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Он говорил много — и все про то, что хорошее — хорошо, а плохое — плохо. Правда, потом оказалось, что в любой странице брежневского официоза содержательного начала в десяток раз больше, чем во всех речах Горбачева.
Он много наговорил, и много написал — вместе с помощниками. Только с какого места ни читай какую-нибудь «Перестройку и новое мышление — для нас и для всего мира» — смысла увидеть невозможно. Логорея. Она же — словесная диарея.
Но говорить было недостаточно — тем более, говорить ЭТО — не несущее смыслового содержания. Очень быстро, уже к середине 1986 года это стало надоедать — и общество, и партия, и аппарат стали требовать какого-то дела.
Каких-то решений. Проблемы-то действительно были — и их действительно нужно было решать.
А он — не мог. Для того, чтобы вообще что-то решать — ему нужно было иметь, тех, от кого он сможет быть производным. Тех, между кем ему можно будет скользить. Нужна была чужая схватка, чужое противостояние, чужой конфликт — чтобы оказаться в них неким подобием арбитра, «генератором консенсуса». И он отчасти непроизвольно, а отчасти сознательно, провоцировал и порождал конфликты и противостояния. Он натравливал одних на других — а потом начинал призывать их к соглашению. И приводил к тому, что не устраивало ни одних, ни других. А когда каждый из спровоцированных им на конфликт обращался к нему за поддержкой, он предавал каждого из них.
Как там у Стругацких: «Мы здесь ломаем головы, тщетно пытаясь втиснуть сложную, противоречивую, загадочную фигуру орла нашего дона Рэбы в один ряд с Ришелье, Неккером, Токугавой Иэясу, Монком, а он оказался мелким хулиганом и дураком! Он предал и продал все, что мог, запутался в собственных затеях, насмерть струсил и кинулся спасаться к Святому Ордену.
Через полгода его зарежут, а Орден останется. Последствия этого для Запроливья, а затем и для всей Империи я просто боюсь себе представить».
Он может это отрицать, но
— это он санкционировал публикацию статьи Нины Андреевой, а потом разыгрывал возмущение по этому поводу;
— это он санкционировал применение армии при разгоне демонстрации в Тбилиси, а потом заявил, что ничего об этом не знал;
— это он санкционировал и поддержал и создание Комитета Общественного Спасения в Литве, штурм телецентра и применение войск зимой 1991 года, а потом сказал, что все было сделано без его ведома и предал создателей тех же комитетов;
— это он весной 1991 года инициировал попытку смещения Ельцина с поста Председателя Верховного Совета РСФСР и требовал от Первого Секретаря ЦК КП РСФСР Ивана Полозкова и Первого Секретаря ЦК МГК КПСС Юрия Прокофьева обеспечить необходимое голосование на Съезде депутатов РСФСР — а когда все было готово — дал Полозкову указание снять этот вопрос с повестки дня, но, ко всему прочему, потом в ЦК обвинил Полозкова в самовольном снятии вопроса;
— это он инициировал подготовку введения чрезвычайного положения летом 1991 года, дал согласие на создание и действия ГКЧП (по некоторым свидетельствам — именно он предложил и название «Государственный комитет по Чрезвычайному положению» и сам составил список его членов), а потом обвинил всех их в своем аресте и попытке переворота.
И это не потому, что он был коварным интриганом, это потому, что он был политическим и организационным импотентом.
Он затевал интригу — и сам ее разрушал, в испуге от того, что она развивалась. Но ему всегда нужен был конфликт. Всегда нужно было противостояние — и он его всегда разжигал и провоцировал. По замыслу — чтобы победно разрешить, в действительности — чтобы самому смертельно перепугаться ходом развития событий и всех предать и обвинить.
Даже сотворенная им катастрофа и разрушение были не плодом коварного замысла тайного врага — они были плодом действий танцора, которому всегда мешают известные обстоятельства.
Его адвокаты упорно утверждают: ну не мог бы один человек разрушить СССР, если бы тот не имел в себе собственных проблем. Во-первых, мог. Чем сложнее система — тем больше для нее опасности «от дурака». Самый совершенный лайнер можно разбить, если пилота станет отвлекать пьяный министр авиации.
Во-вторых, да, в 1985 году страна хотела перемен, хотела развития и динамики. Но не разрушения существующего. Хотела подняться выше того уровня развития, которого она достигла, а не обрушения ниже того, что имела.
Опросы, проведенные ФОМом еще в феврале 1995 года[1], посвященные десятилетию начала «перестройки» уже тогда стали своего рода моральным приговором Горбачеву и его «перестройке».
Уже в ответе на вопрос, нужно ли было вообще начинать перестройку, можно увидеть глубокий общественный раскол, причем при заметном перевесе ее противников. Положительно на него тогда ответили лишь 40 % всех опрашиваемых, тогда как отрицательно — 45 %, при 15 % не определившихся.
Однако если посмотреть на структуру тех, кто по-прежнему поддерживал изначальную необходимость ее проведения, можно увидеть не только внутреннюю неоднородность, но и явное преобладание сторонников социалистического строя.
На вопрос, «Как следовало проводить перестройку?», 27 % по-прежнему говорили, что ее вообще не надо было проводить. Еще 27 % полагали, что ее следовало проводить, не разрушая социалистического строя. При этом полагали, что «перестройку» надо было проводить так, как она проводилась 2 %, а 12 % считали, что надо было более решительно продвигаться к демократии и рынку западного типа. 18 % считали, что нужно было решительно продвигаться к рынку, не торопясь с введением демократии. В переложение на реалии второй половины 80-х годов это означало движение к рынку под руководством коммунистической партии, т. е. нечто подобное НЭПу 20-х или «китайскому варианту». 12 % затруднились с ответом на этот вопрос.
Таким образом, 27 % жестких противников перестройки в сумме с 27 % сторонников ее социалистического варианта, дают большинство общества и превалируют над суммой сторонников ее реализованного варианта (2 %) и более решительного западного варианта (12 %) более чем в три раза: 54 % против 14 %. Если даже, не вполне обосновано, к последним добавить 18 % сторонников «китайского пути», которые скорее должны быть отнесены к их противникам, все равно приходится признать, что число сторонников социалистической ориентации намного превосходило число сторонников капиталистического варианта развития.
Горбачев произнес немало сентенций на тему более чем спорной фразы Достоевского о том, что никакая гармония не стоит того, чтобы в ее основе лежала хоть одна слезинка ребенка. Предположим. А идея «перестройки» и «нового мышления» стоила той крови, к которой она привела? Стоила Карабаха? Стоила Ферганы? Стоила Абхазии, Осетии, Приднестровья? Стоила миллионов нищих? Стоила вымирания страны со скоростью миллион человек в год? Уж не будем вспоминать, что по архивным данным, все сталинские расстрельные приговоры по политическим статьям за 30 лет его власти насчитывают 800 тысяч человек…
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
