- Ты, сволочь, не видишь - штаны разорвались! Когда Павлу,сыну его, было четырнадцать лет, Власову захотелось оттаскать его за волосы. НоПавел взял в руки тяжелый молоток и кратко сказал:
- Не тронь…
- Чего? - спросил отец, надвигаясь на высокую, тонкую фигурусына, как тень на березу.
- Будет! - сказал Павел. - Больше я не дамся… И взмахнулмолотком.
Отец посмотрел на него, спрятал за спину мохнатые руки и,усмехаясь, проговорил:
- Ладно.
Потом, тяжело вздохнув, добавил:
- Эх ты, сволочь…
Вскоре после этого он сказал жене:
- Денег у меня больше не спрашивай, тебя Пашка прокормит…
- А ты все пропивать будешь? - осмелилась она спросить.
- Не твое дело, сволочь! Я любовницу заведу…
Любовницы он не завел, но с того времени, почти два года,вплоть до смерти своей, не замечал сына и не говорил с ним.
Была у него собака, такая же большая и мохнатая, как сам он.Она каждый день провожала его на фабрику и каждый вечер ждала у ворот. Попраздникам Власов отправлялся ходить по кабакам. Ходил он молча и, точно желаянайти кого-то, царапал своими глазами лица людей. И собака весь день ходила за ним,опустив большой, пышный хвост. Возвращаясь домой пьяный, он садился ужинать икормил собаку из своей чашки. Он ее не бил, не ругал, но и не ласкал никогда.После ужина он сбрасывал посуду со стола на пол, если жена не успевала вовремяубрать ее, ставил перед собой бутылку водки и, опираясь спиной о стену, глухимголосом, наводившим тоску, выл песню, широко открывая рот и закрыв глаза.Заунывные, некрасивые звуки путались в его усах, сбивая с них хлебные крошки,слесарь расправлял волосы бороды и усов толстыми пальцами и - пел. Слова песнибыли какие-то непонятные, растянутые, мелодия напоминала о зимнем вое волков.Пел он до поры, пока в бутылке была водка, а потом валился боком на лавку илиопускал голову на стол и так спал до гудка. Собака лежала рядом с ним.
Умер он от грыжи. Дней пять, весь почерневший, он ворочалсяна постели, плотно закрыв глаза, и скрипел зубами. Иногда говорил жене:
- Дай мышьяку, отрави…
Доктор велел поставить Михаилу припарки, но сказал, чтонеобходима операция, и больного нужно сегодня же везти в больницу.
- Пошел к черту, - я сам умру!.. Сволочь! - прохрипелМихаил.
А когда доктор ушел и жена со слезами стала уговаривать егосогласиться на операцию, он сжал кулак и, погрозив ей, заявил:
- Выздоровлю - тебе хуже будет! Он умер утром, в те минуты,когда гудок звал на работу. В гробу лежал с открытым ртом, но брови у него былисердито нахмурены. Хоронили его жена, сын, собака, старый пьяница и вор ДанилаВесовщиков, прогнанный с фабрики, и несколько слободских нищих. Жена плакала тихои немного, Павел - не плакал. Слобожане, встречая на улице гроб,останавливались и, крестясь, говорили друг другу:
- Чай, Пелагея-то рада-радешенька, что помер он… Некоторыепоправляли:
- Не помер, а - издох…
Когда гроб зарыли - люди ушли, а собака осталась и, сидя насвежей земле, долго молча нюхала могилу. Через несколько дней кто-то убил ее…
3
Спустя недели две после смерти отца, в воскресенье, ПавелВласов пришел домой сильно пьяный. Качаясь, он пролез в передний угол и, ударивкулаком по столу, как это делал отец, крикнул матери:
- Ужинать!
Мать подошла к нему, села рядом и обняла сына, притягиваяголову его к себе на грудь. Он, упираясь рукой в плечо ей, сопротивлялся икричал:
- Мамаша, - живо!..
- Дурачок ты! - печально и ласково сказала мать, одолеваяего сопротивление.
- И - курить буду! Дай мне отцову трубку… - тяжело двигаянепослушным языком, бормотал Павел.
Он напился впервые. Водка ослабила его тело, но не погасиласознания, и в голове стучал вопрос: «Пьян? Пьян?»
Его смущали ласки матери и трогала печаль в ее глазах.Хотелось плакать, и, чтобы подавить это желание, он старался притвориться болеепьяным, чем был.
А мать гладила рукой его потные, спутанные волосы и тихоговорила:
- Не надо бы этого тебе…
Его начало тошнить. После бурного припадка рвоты матьуложила его в постель, накрыв бледный лоб мокрым полотенцем. Он немногоотрезвел, но все под ним и вокруг него волнообразно качалось, у него отяжелеливеки и, ощущая во рту скверный, горький вкус, он смотрел сквозь ресницы набольшое лицо матери и бессвязно думал:
«Видно, рано еще мне. Другие пьют и - ничего, а менятошнит…»
Откуда-то издали доносился мягкий голос матери:
- Каким кормильцем ты будешь мне, если пить начнешь… Плотнозакрыв глаза, он сказал:
- Все пьют…
Мать тяжело вздохнула. Он был прав. Она сама знала, что,кроме кабака, людям негде почерпнуть радости. Но все-таки сказала:
- А ты - не пей! За тебя, сколько надо, отец выпил. И меняон намучил довольно… так уж ты бы пожалел мать-то, а?
Слушая печальные, мягкие слова, Павел вспоминал, что прижизни отца мать была незаметна в доме, молчалива и всегда жила в тревожноможидании побоев. Избегая встреч с отцом, он мало бывал дома последнее время,отвык от матери и теперь, постепенно трезвея, пристально смотрел на нее.
Была она высокая, немного сутулая, ее тело, разбитое долгойработой и побоями мужа, двигалось бесшумно и как-то боком, точно она всегдабоялась задеть что-то. Широкое, овальное лицо, изрезанное морщинами иодутловатое, освещалось темными глазами, тревожно-грустными, как у большинстваженщин в слободке. Над правой бровью был глубокий шрам, он немного поднималбровь кверху, казалось, что и правое ухо у нее выше левого; это придавало еелицу такое выражение, как будто она всегда пугливо прислушивалась. В густыхтемных волосах блестели седые пряди. Вся она была мягкая, печальная, покорная…
И по щекам ее медленно текли слезы.
- Не плачь! - тихо попросил сын. - Дай мне пить.
- Я тебе воды со льдом принесу…
Но когда она воротилась, он уже заснул. Она постояла над нимминуту, ковш в ее руке дрожал, и лед тихо бился о жесть. Поставив ковш на стол,она молча опустилась на колени перед образами. В стекла окон бились звукипьяной жизни. Во тьме и сырости осеннего вечера визжала гармоника, кто-тогромко пел, кто-то ругался гнилыми словами, тревожно звучали раздраженные,усталые голоса женщин…
Жизнь в маленьком доме Власовых потекла более тихо испокойно, чем прежде, и несколько иначе, чем везде в слободе. Дом их стоял накраю слободы, у невысокого, но крутого спуска к болоту. Треть дома занималакухня и отгороженная от нее тонкой переборкой маленькая комнатка, в которойспала мать. Остальные две трети - квадратная комната с двумя окнами; в одномуглу ее - кровать Павла, в переднем - стол и две лавки. Несколько стульев,комод для белья, на нем маленькое зеркало, сундук с платьем, часы на стене идве иконы в углу - вот и все.
