— Дон Хардин. — Он протянул руку. — Но можно просто Джет.
Я пожала ему руку, подумав, что вряд ли в его подразделении на десять человек найдется хоть один с хилым рукопожатием.
— Очень приятно, — ответила я. — Я Жас Паркc.
Слыхали поговорку, что молчание — золото? Ну так вот, не всегда, если говорить о цвете. Сейчас оно было оранжевое. Цвета предупреждающих огней ремонта дороги, рекомендующих нажать на тормоза, пока не размазал по асфальту беднягу, что держит этот сигнал.
Прогремел последний выстрел. Последний сборщик свалился, как раз когда я назвала имя, и в доме стало тихо. Я огляделась. В единственной комнате с каменными стенами было темно, солдаты стояли в очках ночного видения. Вайль умеет видеть в темноте, у всех остальных в нашей группе были контактные линзы Бергмана. Вдруг до меня дошло, что мы все полностью зависим от зрения, от необходимости различать выражения лиц и по ним распознавать чувства собеседника и выбирать тон разговора.
— Закройте кто-нибудь окна. Кэм, дай свет, — отрывисто приказал командир, и снова я была уверена, что узнала голос.
Все приготовились, чтобы внезапный свет не ослепил нас, высокая широкоплечая женщина закрыла дверь и завесила окна одеялами, а один из парней на другом конце комнаты стащил колпак с неожиданно яркого фонаря.
Я заморгала. Командир шагнул вперед, навис надо мной, как нависал Альберт, перед тем как выгнать меня во двор — обычно за болтовню, когда мне полагалось молчать. Там мне надлежало бегать кругами до дальнейших распоряжений. Естественно, каждый раз, когда мы переезжали, Альберту приходилось засевать травой трехфутовой ширины тропу вокруг прежнего дома, потому что обычно я считала, что моя выходка наказания стоила, брат придерживался того же мнения, а наша младшая сестра Эви бегала с нами за компанию.
Дэйв с тех пор вырос, и я не видала его таким подтянутым. Но вряд ли он одобрил бы мои охи и ахи насчет его физической формы в присутствии подчиненных. Мои подозрения подтвердились, когда он тоном приказа с оттенком некоторого раздражения спросил у меня:
— Ты еще откуда тут взялась?
Вот так оно у нас в ЦРУ. Даже партнерам не говорят, с кем им придется работать.
Было у меня искушение встать в театральную позу, руки в боки, и чтобы волосы развевал тщательно отрегулированный ветер, а я доложу:
— Мы направлены на ликвидацию Колдуна!
Но здесь тоже восхищенных вздохов не дождешься. Как информировали нас в Пентагоне, эти ребята уже год за ним гоняются. Хотя убийствами он занимается намного дольше.
По вине Колдуна в последние десять лет погибло больше солдат США и союзников, чем в официально признанных вооруженных конфликтах. В проведенных им терактах лишились жизни тысячи гражданских — и его народа, и нашего, он особо не разбирает. Мишенью становится всякий, кто отрицает, что его бог, Ангра Майню, является Большим Кахуной. А сам Колдун хотя не называет Ангру Майню папулей, но намеки в эту сторону уже делает. Честно говоря, иногда даже кажется, что какую-то божественную помощь он получает. Из скольких ловушек он уходил — не сосчитать. Местные жители говорят, что он ест тени и пьет звездный свет.
Еще он заставляет мертвых ходить.
Поэтому наша подготовка к заданию включала в себя срочный курс некромантии, от которого у меня осталось сильное ощущение, будто червей нажралась. И надо же, чтобы инструктором у нас был не кто-нибудь, а Кассандра. Пит выделил нам помещение с исцарапанным столом под дерево, и она бережно поставила туда «Энкиклиос». Эта штука, размером с косметичку, содержит исторические события и предания, за много сотен лет собранных Ясновидицами по всему свету. Хотя я уже не раз наблюдала, как работает эта библиотека, все равно не могла не любоваться на слаженное движение ее деталей, напоминавших шарики всех цветов радуги. Стильные женщины кладут такие на дно вазы. Зачем — не ко мне вопрос; я никогда стильной не была.
Бергман закопался в свою лабораторию, и потому только мы с Коулом и Вайлем слышали, как Кассандра прошептала: «Энкиклиос окксаллио вера прома», — и шарики задвигались, меняя формы и цвета, открывая жуткие тайны создания зомби.
Из группы шариков, образовавших подобие колокола, изошла голограмма настолько четкая, что я чуть не протянула руку — дотронуться до плачущей женщины в линялом домашнем платье с цветочным узором. Она стремительно шла по узкой тропе, ритмично взлетали клубы пыли из-под изящных туфель, пшеничные волосы, убранные в пучок, постепенно выбивались из него, падали на плечи и концами ласкали мертвую девочку, которую женщина несла на руках.
Она направлялась к домику с соломенной крышей, окруженному заброшенным, одичавшим садом, будто с полотна Ван Гога. Подойдя к двери, два раза стукнула ногой.
— Откройте, мадам Отис! — крикнула она на кокни. — Нужна ваша помощь! Я заплачу!
Она постучала еще пару раз, и дверь распахнулась.
— Чего те… — Простоволосая женщина посмотрела, прищурилась — и скрестила руки на груди.
— Иди домой и похорони эту девочку, — сказала она, не повышая голоса.
— Она у меня единственная, — ответила мать надтреснутым, полным отчаяния тоном. — Я знаю, вы можете ее вернуть.
Женщина сплюнула в заросли бурьяна и алтея рядом с крыльцом.
— Не стану.
Мы, сидящие за столом, переглянулись. Она не сказала «не могу», она сказала «не стану». Она некромантка, эта мадам Отис.
— Я не могу без нее! — взвыла мать. — Я жить не буду! Вам не понять, что это…
— Как твое имя, женщина? — перебила ее мадам Отис.
— Хильда Барнаби. А ее зовут Майра, — добавила она, показав на свою ношу.
— Не воображай, что ты первая здесь падаешь на колени с таким горем, — буркнула мадам. — То, чего ты просишь, навлечет на тебя неописуемый ужас. Похорони дитя, смирись со своим горем и живи дальше. Потому что, поверь мне, никогда тебе на этой земле не соединиться с нею, не навлекши на себя еще большее страдание и вечное раскаяние.
Женщины смотрели друг на друга в упор, и тут Хильду осенило — по ее лицу было видно. Она поняла, что мадам Отис испытала очень похожую утрату и реагировала также, но с одним исключением. Она стала некроманткой, чтобы поднять своего мертвеца. Кошмар этого переживания до сих пор виден был у нее в глазах, хотя инстинкт подсказывал, что уже не один десяток лет прошел с тех пор.
Картинка затуманилась, и сквозь серую дымку зазвучал монотонный голос Хильды:
— Я все-таки убедила мадам Отис поднять Майру из мертвых. За это всего лишь пришлось отдать все, что у меня было — и это казалось ничтожной малостью. Мадам Отис предупредила меня, что Майра не будет прежней, но мне было все равно. Моя девочка будет снова ходить и говорить, можно будет ее обнимать, кормить, смотреть, как она идет ко мне, протягивая ручки. — Горький смех. — Как же я обманулась!
Новая картинка: Майра лежит на ложе из лепестков роз на полу захламленной комнаты мадам Отис. Насколько я поняла, Хильде приказано жарко топить дровяную печь в углу. То и дело она открывает черную чугунную дверцу и закидывает футовое кленовое полено.
