Трехлетняя Анечка сидит в кладовке, прижав к себе что-то большое и пушистое, наверное, игрушечного зайца или щенка, в темноте не разобрать. Это что-то совершенно огромное, величиной почти с девочку. Анечка прижимает к себе мягкую игрушку и плачет. «Не отдам, — приговаривает она. — Не отдам. Я жадная!»
Аня гасит в пепельнице сигарету, тут же достает другую и поворачивается к проходящей мимо официантке:
— «Каберне», пожалуйста.
Аня как-то прочитала в журнале «Деньги» рассказ очевидца о том, что происходило в Киеве сразу после Чернобыльской аварии. В первые сутки населению ничего не сообщили, и дети продолжали играть в песочницах. Там же, в песке, лежали их любимые игрушки и впитывали радиацию.
Потом населению всё сообщили. И на прилавках магазинов появилось невероятное количество «Каберне». Поливальные машины с утра до вечера мыли улицы, а жители пили сухое красное вино, которое имеет свойство выводить из организма радиацию.
— Какую-нибудь закуску? — спрашивает официантка.
— Нет, не нужно. Разве что стакан воды. И «Каберне».
Ане представляется, как она, пятнадцатилетняя, сидит солнечным летним утром на поляне. Рядом с нею почему-то лежат грабли. Этими граблями можно провести по зеленой траве, и грабли станут мокрыми от росы. А на земле появятся следы — как от ногтей по коже. «Наверное, когда поляну царапают, ей тоже немножко больно» — думает девчонка.
Она сидит на траве и пытается разобраться в своих чувствах. У нее это плохо получается. Ей хочется любить, даже если не любят ее. Просто любить и всё. «Что-то здесь не так, — думает девочка. — Но вот что?»
Она так и не находит ответа. Слишком светлое и радостное утро, слишком хорошо на душе. Вчера самый лучший в мире мальчик, о котором она давно мечтает, посмотрел на нее на перемене в школьном коридоре. Пятнадцатилетняя Аня вспоминает его лицо, его взгляд. Ей больше не хочется думать о посторонних вещах. Ей вообще не хочется думать.
Ненужные грабли валяются в траве. О них все забыли.
— Еще «Каберне», — говорит Аня официантке.
«Быть взрослой — это значит, быть одинокой и относиться к этому стоически, — размышляет Аня, глубокомысленно нахмурившись. Если бы она сейчас увидела себя со стороны, то рассмеялась бы. Но рядом нет зеркал, и Аня продолжает серьезно размышлять. — Да, именно так, одинокой и независимой!».
Сердце мое сердце, отчего же ты так болишь?
Трехлетняя Анечка идет босиком по теплому асфальту и доверчиво оглядывается на родителей: «Мама и папа, вы ведь меня любите, правда?»
Пятнадцатилетняя Аня скидывает туфли и шагает по парапету на набережной. Чуть позади идет шестнадцатилетний мальчик, юноша ее мечты, и девчонка бросает на него озорные веселые взгляды. «Смотри, не упади», — беспокоится мальчик. «А если и упаду, что случится? — думает девчонка. — Ну, коленки разобью. Не впервой». Она ступает по нагретому за день парапету и уже не спрашивает, любит ли ее тот, кто идет сзади. Потому что ей пятнадцать, она уже почти взрослая и совершенно самостоятельная. Ей не нужна опёка, ей никто не нужен — да, да, никто не нужен! И это только ее дело — рисковать коленками или нет!
— Ты же упадешь, — волнуется мальчик. — Пойдем по тротуару, пожалуйста!
Аня спрыгивает вниз и улыбается ему:
— Конечно, пойдем.
Двадцатипятилетней Ане временами хочется пройтись босиком по широким перилам моста над рекой. Наверное, она когда-нибудь это сделает — ночью, пока никто не видит, балансируя и замирая от чувства опасности. Конечно же, она не станет оглядываться. Ей некому будет задавать вопросы о том, любят ли ее. Ане не требуются сопровождающие. На ночной мост она хочет прийти одна.
Сейчас, в 25, ей действительно никто не нужен. Никто.
— Еще «Каберне»? — спрашивает официантка.
— Нет, спасибо. Принесите счет, пожалуйста.
Сейчас Аня выйдет на улицу, достанет мобильник и вызовет единственный номер, занесенный в память телефона. И, наконец, всё скажет Володе. Хватит тянуть.
А боль в сердце пройдет сама.
Если не сразу, то через пару месяцев точно. Да куда там два месяца, раньше пройдет.
Аня теперь сильная и независимая, она справится с чем угодно. Она теперь взрослая.
Аня выходит на улицу, достает мобильник, и ее руки вдруг начинают дрожать.
— Вы не подскажете, сколько времени? — обращается к ней прохожая.
Аня отвечает и в ужасе обнаруживает, что голос тоже дрожит. Как же она будет разговаривать с Володей?
Она прячет мобильник и пытается успокоиться. И тут неожиданно начинается дождь.
Ярко-синий зонтик лежит в сумке, но Аня не достает его. Она идет по улице и плачет.
Наверное, дождь был бы очень нужен на улицах Киева в первые дни после Чернобыльской аварии. Сейчас он случился специально для Ани.
Она плачет, и вместе с нею плачет небо, только оно делает это весело — обливает Анину голову и плечи, забирается за шиворот. И слезы у неба прохладные, радостные и совсем не соленые.
Аня запрокидывает лицо, зажмуривается и, наконец, улыбается.
«Ничего, — думает она. — Переживем. И не то выдерживали. Переживем».
А неугомонное небо льет и льет ей вёдра воды за шиворот.
Ане кажется, что оно радостно смеется. И Аня смеется вместе с ним.
1
Мама и папа
— Значит, вот так ты выглядела в 25, — задумчиво говорит Костя, рассматривая Анину фотографию.
— Я сильно изменилась за четыре года? — беспокоится Аня.
— Сильно, — серьезно говорит Костя. — Стала еще красивее.
— Опять издеваешься, — смеется Аня.
— А что с Володей-то в итоге произошло?
— Да то же, что и с остальными, — Аня машет рукой. — Разошлись, остались приятелями. Когда случайно встречаемся на улице, останавливаемся поболтать. Он по-прежнему занимается сотней дел сразу.
К столику подходит официантка. Костя заказывает себе салат с креветками, бифштекс с печеной картошкой, кружку пива и соленые орешки. Аня просит только пиво, как обычно. Официантка отходит.
— Анька, ты почему ничего не ешь? — спрашивает Костя. — Может, ты думаешь, что у меня денег мало?
— А что, много? — весело поддразнивает Аня.
— Чтоб накормить тебя ужином — хватит. Почему не ешь?
— Ты еще скажи, что я пью слишком много пива! — возмущается Аня. — И что мне надо бросать курить!
— Насчет пива и курения у меня претензий нет.
— И на том спасибо, — улыбается Аня. — Костя, серьезно, я просто не хочу есть.
— Это крайне подозрительно, — сообщает Костя. — Сколько мы с тобой знакомы? Две недели?
