– Она не оставила предсмертной записки.
– Такие цидулки пишут в детективах. А в жизни бывает всякое. Учтите, самоубийство часто совершается в состоянии помрачения, спонтанно. Тут не до записочек.
– Когда Нику обнаружили, она лежала на спине, – несмело прибавляет муж и деликатно кашляет. – Вы же понимаете, что…
Он не договаривает.
– И это мало что значит, – пожав плечами, говорю я, чтобы не внушить напрасной надежды.
А сам думаю: «Какая-никакая, а зацепочка. За неимением другой…»
* * *
Поговорив вечером в субботу с Никиными родителями, в понедельник приступаю к действию – неторопливо и без суеты.
Первым делом звякаю Акулычу. Он, хохотнув, принимается басить: «Да ты у нас опять бравым сычом заделался, птаха. С почином тебя, охламон! А насчет ентой девахи не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие. Как разузнаю, так сразу телефонирую. Будете премного довольны…»
И точно, вечером звонит.
– За тухловатое дельце ты взялся, оглоед. Твоя самоубивица – барышня героическая. Я это к тому, что при ней пакетик с герычем обнаружили. Вроде бы не ширялась – следов от уколов не обнаружено. Вроде и не курила. Стало быть, нюхала. Втянула в носишку герыча – опа! – потянуло на подвиги. Ну и сиганула с верхотуры.
– Но послушай, Акулыч. Девочка лежала на спине. Следовательно, она и летела спиной вниз. Разве это не свидетельствует о том, что ее столкнули?
– В жизни всякое бывает, – не уступает Акулыч. – Порой и спинкой вниз летают… О, стишок сказал! Не, пора мне в стихотворцы податься… Кстати, еще вариантик имеется: она, могет быть, ничком на земле валялась, носом в асфальт. А ктой-то ранним утречком, часиков этак в шесть, проходил мимо, глядит, девка возле подъезда лежит, бухая, не иначе. Перевернул на спину – а она – жмурик. Он трупешник по-быстрому обшмонал, мобилу вытащил, да и был таков.
– Признайся честно, Акулыч, что вам принять версию убийства неохота, слишком много возни.
– Королек, милай. Не пытайся казаться тупее, чем ты есть на самом деле. Ежели мы станем колупаться в смерти кажного местного наркоши – сам он себя кончил или ктой-то помог, то сдохнем на боевом посту. Времени у нас на всех нету…
Принимаю к сведению сетования Акулыча и засыпаю в размышлениях и грусти.
* * *
Мне часто снится, что я куда-то еду в троллейбусе, автобусе или вагоне пригородной электрички. Сегодняшней ночью это был трамвай. Он чуточку покачивался и беззвучно громыхал. Народу было совсем немного. За окном раскручивался бесконечный феерический город, озаренный разноцветными огнями витрин, вывесок и реклам. И еще почему-то – прожекторами, такими огромными, что от них слепило глаза.
Я вышел на главной площади.
Мэрия не была освещена и высилась угрюмой угольно-черной громадой. На площади, которая тоже потонула в темноте, чернел привычный памятник вождю пролетарской революции. Точнее постамент был тот же самый, но на нем с протянутой рукой стоял совсем другой человек. Причем я точно знал его, но не мог вспомнить, кто такой. А он то вырастал до беззвездного неба, то становился размером с коробку из-под обуви, поставленную стоймя.
Потом он внезапно покачнулся и рухнул, перегородив площадь, я едва успел отскочить…
Немудрено, что открываю глаза с довольно мерзким ощущением.
Анна спит, повернувшись лицом к стене. Осторожно, чтобы ненароком не разбудить, прикасаюсь губами к ее затылку. И моя смятенная душа сразу успокаивается.
Ложусь на спину, гляжу в полутьму, в которой тускловато поблескивает зеркало шкафа, и думаю о разном. Впрочем, мыслей нет никаких, так, что-то туманное, неуловимое. Скользит тихонько в башке, как рыба в хрустальной воде – или тень от рыбы. То радостное, то печальное. Я не прерываю. Пускай скользит.
Анна просыпается. Мы целуемся, нежно и добропорядочно.
В последнее время все чаще ловлю себя на том, что воспринимаю Анну как друга. Как старого проверенного товарища, который никогда не предаст и не продаст. Наверное, страсть ушла. А любовь осталась. Тихая благодарная любовь немолодых супругов. Я боюсь потерять Анну. Ничего так не боюсь, как этого. Все равно, что потерять себя. В идеале мы доживем до старости и умрем в один день, Королек и его Анна, добрые друзья.
– Тебе снилось что-то неприятное? – спрашивает она, как всегда попадая в точку.
Интересно, это что, экстрасенсорика, или мы уже так срослись душами, и Анна запросто читает мои мысли?
Пересказываю свой сон.
– Как, по-твоему, что он означает?
– Я не верю в вещие сны, – уклончиво отвечает Анна. – Это всего лишь радужный туман, за которым нет ничего. Пустота.
Она прикасается к моему лбу, потом ласково гладит щеку, а я целую ее пальцы.
– Ну что, – допытывается она, – прогнала нехороший сон?
– Напрочь забыл, – говорю я. – Полная амнезия.
– Хитрушка, – улыбается она.
Пора вставать, начинать новый рабочий день. А как не хочется, господи! Понежиться бы еще, пользуясь статусом инвалида.
Хромая, бреду завтракать.
В начале десятого (к этому времени Анны в квартире уже нет, убежала в свою архитектурную мастерскую) раздается первый звонок.
И начинается обычная карусель.
Я телефонный диспетчер и все будние дни добросовестно тружусь на солидную строительную фирму «Метрополис». Занятие не пыльное, как раз дл колченогого калеки. Продаю цемент, шпаклевку, штукатурку, линолеум, клей, плитку, краски, раковины, унитазы и прочую дребедень. Получив заказ, передаю фирме. Платят копейки, но это все же лучше, чем ничего. Будучи не по годам любознательным, я залез в интернет и приобрел кое-какие познания в строительном деле, что порой помогает при общении с заказчиками.
В начале седьмого вечера скоренько перекусываю, бреюсь, напяливаю уличную одежонку, неторопливо вытаскиваюсь во двор и осторожно бреду к трамвайной остановке.
На встречу с бой-френдом погибшей Ники.
Синий меркнущий вечер. Центральный проспект города. Над головой – трагическое небо в темно-синих громадных тучах, между которыми светится бледная голубизна. Только что отсеялся мокрый снег, и проносящиеся фары отражаются в асфальте размытыми полосками золота и серебра.
Пацан дожидается меня в маленьком невзрачном скверике, окруженном голыми кустами. Сидит на скамейке, тощий, с маленькой головенкой, зябко сунув руки в карманы и вытянув длинные ноги в кроссовках. Скверик озарен зыбким желтоватым светом фонарей.
Присаживаюсь рядышком.
Парень не поворачивается ко мне, смотрит прямо перед собой на фонтан – гигантский железный цветок, вырастающий из круглого пустого бассейна.
Я еще подростком ненавидел это мерзкое сооружение. Тогда оно было пламенно-красным, и каждый лепесток украшал герб страны советов. Потом фонтан стыдливо перекрасили в ультрамариновый цвет, но гербы оставили. Летом, когда это убожество с шумом извергает струи воды, оно не вызывает отвращения, даже наоборот, пробуждает ностальгические воспоминания. Но сейчас угрюмая железяка кажется мне чудовищным матюгальником, который беззвучно орет, задрав к небу пасть: «Я – провинциальный урод!»
