К тому времени Визенталь уже был знаком с несколькими израильтянами, но его самого в Израиле знали немногие. Мэр Тель-Авива, Исраэль Рокеах, тоже не знал, кто такой Визенталь, когда несколькими месяцами ранее тот прислал ему письмо на идише. Судя по всему, решительный тон Визенталя произвел на Рокеаха впечатление. Визенталь писал, что австрийская Организация бывших узников концлагерей «решила» перенести в Израиль прах святых и «решила» удостоить мэрию Тель-Авива чести этот прах принять. Это не было похоже на вопрос, просьбу или предложение; это звучало почти как приказ. Отказаться было невозможно, и Рокеах написал в ответ, что Тель-Авив примет урны с прахом со «священным трепетом», хотя на самом деле понятия не имел, что с ними делать.
Геноцид евреев тревожил многих жителей Израиля и причинял им боль. Впервые прах, привезенный из польского лагеря смерти, был захоронен в Палестине уже в 1946 году. Тем не менее даже в 1949 году никто толком не знал, как следует оплакивать шесть миллионов погибших и как увековечивать их память. Закон о предании суду нацистов и их пособников приняли лишь через год после этого, общенародный день памяти жертв Холокоста был установлен через два года, а закон о создании государственного мемориала «Яд-Вашем» появился только через пять лет.
Когда Визенталь приехал в Израиль, тему Холокоста все еще окутывало глухое молчание: родители не рассказывали своим детям о том, что с ними случилось, а дети не осмеливались их расспрашивать. Люди, пережившие Холокост, вызывали страх, отчуждение, стыд, чувство вины, и с ними было нелегко. Как жить в одном доме с такими соседями? Как с ними работать? Как ходить с ними на пляж или в кино, влюбляться в них, вступать с ним в брак? Как относиться к их детям в школе? Вряд ли существовала еще одна страна, которой пришлось пережить более тяжелую и болезненную встречу с «другими», как будут говорить позднее.
Многие израильтяне, поселившиеся в стране еще перед Второй мировой войной или же в ней родившиеся, относились к жертвам Холокоста и к тем, кто его пережил, с долей высокомерия. В их глазах эти люди были не только выходцами из еврейской диаспоры, которую они презирали, но и полной противоположностью «новым евреям», которых сионисты предполагали вырастить в Палестине. Жертв Холокоста осуждали за то, что они не переехали в Палестину, а остались жить в своих странах, покорно дожидаясь, пока их убьют, и презирали за слабость, поскольку большинство из них с нацистами не сражались и – как тогда было принято говорить – шли на смерть, «как скот на убой». В результате многие из уцелевших не встретили в Израиле ни сострадания, ни жалости, ни готовности их выслушать, а когда они все-таки рассказывали о пережитом, им часто не верили.
Между тем спасшимся от истребления людям было что сказать израильтянам. Они часто спрашивали, почему сионистское движение не приложило достаточных усилий, чтобы спасти их от нацистов, и уже сам по себе этот вопрос содержал ужасное обвинение, тем более что вожди сионизма свое бездействие объяснить затруднялись. Но рядом с этим вопросом в воздухе витал и еще один, более неприятный, а именно: в какой степени они интересовались судьбой евреев Европы вообще? Многие из уцелевших были потрясены, когда узнали, что большую часть войны евреи Америки и Палестины жили довольно беззаботной жизнью. Сообщения об истреблении евреев интересовали их не слишком и привычного течения жизни не нарушали.
Визенталь рассказал однажды, что вскоре после окончания войны раздобыл несколько издававшихся в Америке еврейских газет, а также газеты, вышедшие в Палестине летом 1943 года, когда он сидел в концлагере. «То, что я прочел, – пишет он, – подействовало на меня угнетающе». В газетах рассказывалось о повседневной жизни еврейских общин, политике, экономическом процветании, культуре, развлечениях, семейных торжествах, а об убийстве евреев в Польше упоминалось лишь изредка, как правило на основании новостей Би-би-си. В газетах из Палестины ему попались крупные заголовки, посвященные арабам, напавшим на какой-то кибуц и убившим две коровы, но рассказ добравшегося до Палестины беженца о том, что творилось в Польше, был «задвинут» на седьмую страницу. «И я, – пишет Визенталь, – спросил себя: а являемся ли мы до сих пор одним народом?»
В 1946 году он присутствовал на Сионистском конгрессе, впервые после войны созванном в Базеле, и там ему пришло в голову, что лидеров сионистского движения следует судить, подобно тому как в Нюрнберге судили главарей нацистского режима. «Я, – пишет он, – всматривался в лица наших “лидеров”, так мало сделавших для спасения евреев… И тогда я сказал своему приятелю то, чего не решался сказать при всех: нам не помешал бы наш собственный Нюрнбергский процесс над всеми теми, кто не выполнил своего долга по отношению к нам, нашим родственникам и ко всему еврейскому народу в целом». Он имел в виду, в частности, Бен-Гуриона. Привезя прах убитых для захоронения в Иерусалиме, Визенталь потребовал от израильтян отнестись к Холокосту всерьез, как он будет требовать этого впоследствии от других стран мира.
Поначалу учреждения и чиновники, которые должны были принимать участие в организации похорон, восприняли идею Визенталя как досадную «головную боль», но он не отступал.
Сначала он написал в «Яд-Вашем». Однако в те дни это была всего лишь небольшая частная организация, ютившаяся в трех комнатах и с трудом оплачивавшая аренду помещения. «Мы, – ответили Визенталю сотрудники “Яд-Вашем”, – сожалеем, но пока наша организация не может принять этот священный дар». Тогда он обратился в мэрию Тель-Авива. Руководство «Яд-Вашем» сначала с этим согласилось, но вскоре передумало и потребовало захоронить стеклянный саркофаг в Иерусалиме. Визенталь не возражал. «Мы, – написал он, – считаем, что по политическим и национальным причинам должны в данный момент стремиться к концентрации в Иерусалиме всего, что символизирует связь между диаспорой нашего народа и Израилем».
Теперь следовало решить, кто будет проект финансировать. Визенталь пообещал мэру Рокеаху, что организация, которую он представлял, возьмет все расходы по пересылке на себя, но попросил оплатить билеты на самолет для него самого и его сопровождающего, а также их пребывание в Израиле в течение десяти дней. «Яд-Вашем» ответил, что у него нет денег. За этим последовала длительная переписка, продолжавшаяся восемнадцать месяцев. В истории Израиля это был период драматический и кровавый. В промежутке между первым письмом Визенталя в «Яд-Вашем», написанным в январе 1948 года, и похоронами в Палестине произошла Война за независимость и возникло Государство Израиль. У страстного коллекционера марок Визенталя родилась идея: пусть, предложил он, израильская почта выпустит в память о Холокосте марки, а доходы от них пойдут на финансирование похорон.
Однако реализация проекта задерживалась не только из-за вопроса о финансировании.
Молодое государство нуждалось в героических символах, и несколько чиновников, занимавшихся данным вопросом, считали, что сначала следует привезти из Вены гроб основателя сионизма Теодора Герцля, а уж потом – прах жертв Холокоста: ведь Герцль символизировал победу, а Холокост – поражение. Так и было сделано.
Кроме того, разгорелся спор, какую роль в захоронении праха погибших в Холокосте должно играть государство и какое участие в этом должен принимать Главный раввинат. Это был один из тех споров между светскими и религиозными кругами, которые происходят в Израиле постоянно.
