– Пожертвуй собой, Крошка Нана, – воззвали к ней боги. – Ступай на костер. Твое безобразное тело в одно мгновение превратится в сверкающую звезду, и ты принесешь людям свет и тепло. И солнце будет сиять над землей до скончания веков…
Умирать Крошке Нане совсем не хотелось. Но как это будет благородно – дать людям свет. Так подумала Нана и сделала шаг к костру.
– Прыгай же! Прыгай! – вскричали боги наперебой. – Прыгай в огонь!
Крошка Нана закрыла глаза и бесстрашно шагнула в пламя. Огненные языки взметнулись до самых небес, и Крошка Нана, прочертив ослепительный след, исчезла где-то там, высоко-высоко, превратившись в сверкающее лучами солнце.
Но все вокруг продолжало быть безжизненным и бесцветным. Поозиравшись на чахлые окрестности, боги вопросили друг друга:
– Кто же из нас вдохнет жизнь в этот мир?
И самая прекрасная из богинь, Шочикецаль, богиня любви, воскликнула, не убоявшись того, что ей надо сгореть в костре:
– Это сделаю я.
Но боги очень любили красавицу Шочикецаль и бросились ее отговаривать.
– Ты же погибнешь, – убеждали они храбрую Шочикецаль.
– Нет, я не умру, – возразила им та. – Я улечу на солнце, а потом снова вернусь на землю, но в новом обличье. Я стану праматерью всего живого на этой земле…
Все так и случилось. Шочикецаль прикрепила к своей спине воздушные крылья бабочки и полетела в самый огонь, чтобы напитаться в пламени всеми цветами радуги. А когда она снова спустилась на землю, то превратилась в цветы и в разноцветных бабочек, став не только богиней любви, но и богиней земли, цветов и растений.
С тех пор каждый год, когда настают холода, а дни делаются короткими, бабочки со всех концов света устремляются к югу, на свой особый Священный Круг, в память о тех двух бесстрашных богинях, что принесли себя в жертву, подарив земле свет и жизнь.
– Вот так, моя милая. Теперь-то ты понимаешь, что жизнь, любая жизнь, состоит из смерти и воскресения? Нельзя родиться заново, не принеся себя в жертву. Сейчас я спрошу тебя, моя девочка. Моя маленькая богиня! А ты согласна принести свет в этот мир?
Глава первая
Каждую осень миллионы хрупких созданий, прекрасных оранжево-черных бабочек-данаид устремляются из Соединенных Штатов и Канады на зимовку в горы Центральной Мексики. Они преодолевают по воздуху более двух тысяч миль. Эти ежегодные путешествия данаид – феномен, похожий на чудо. Ведь бабочками движет исключительно инстинкт самосохранения.
За многие годы Эсперанса Авила столько раз рассказывала эту историю, что и сама почти уверовала в нее. Нет, она никого не собиралась обманывать: просто хотела утешить, заглушить боль и горечь потери, ужасной потери. А получилось, что она упрятала внучку в теплый защитный кокон, в котором та росла и взрослела.
Выходит, она, Эсперанса, наплела целую гору лжи да в придачу попала в сети собственного обмана… И выход у нее сейчас только один: рассказать Луз всю правду, какой бы горькой она ни была. Сидя перед трюмо, Эсперанса расчесывала свои длинные белые волосы и сосредоточенно считала, сколько раз взметнулась ее расческа и опустилась вниз ниже талии. Светало. Слабый утренний свет проникал в спальню, выкладывая на стенах причудливые узоры. Эсперанса бросила взгляд на старую фотографию, раскрашенную сепией, их с Гектором фото. Гектор Авила, ее второй муж. Он смотрел на нее с улыбкой – радостной и обаятельной. Расческа замерла в воздухе. Эсперанса окунулась в то время, когда Гектор был жив и они были вместе. Ах, эти его мягкие, шелковые волны волос… Они напоминали ей океанские волны прибоя. Муж был влюблен в океан. А какие у него были глаза! Густо-синие, цветом тоже похожие на океан.
Гектор Авила был любовью всей ее жизни, любовью, которую у нее так скоро отняли. Когда она была молода, ее густые черные волосы струились до самых бедер. Гектор любил ее волосы. Ночами, зарывшись в их нескончаемый водопад, он шептал ей: они такие блестящие, потому что в них отражаются звезды… А еще, в минуты любви, он перебирал пряди ее волос или припадал к ним лицом. Боже! С тех пор прошла целая вечность, но она и сегодня, стоит закрыть глаза, помнит запах его кожи – как помнит и каждую минуту, что им довелось провести наедине.
Она очнулась. Увы. Сейчас ее длинные волосы совсем не похожи на тот сверкающий водопад с блестками ночных звезд. И Гектора давно нет на свете. Никто не касается нежной ладонью ее волос. В далеком прошлом остались безмятежные дни и ночи со всеми их радостями и открытиями. Сегодня ее волосы похожи на снежный покров, невесомо легший на зябкие плечи. Сердце сжалось в приступе боли, и в голове вспыхнула мысль: а не пришла ли пора тронуться в путь, и поскорее, пока у нее еще остались на это силы?
И вдруг все поплыло перед глазами. Эсперанса схватилась за край трюмо. Она просто устала, попыталась она успокоить себя. Прошлую ночь почти не спала. Думала, вспоминала, старалась уложить в голове события давних лет, пересмотреть другими глазами… С момента как ей позвонила Мария, ее дочь, воспоминания нахлынули с новой силой. А вместе с ними и старые страхи. Она лишь ненадолго забылась сном, но одолели кошмары – они терзали ее и терзали, не отпуская ни на миг до рассвета.
Эсперанса привычно прошлась глазами по другим фотографиям на столике и задержалась на одной, в серебряной рамочке. Самая дорогая ее сердцу фотография! Ее младшая дочь, Марипоса, с маленькой Луз на руках – вся светится счастьем, ясные светлые глазки полугодовалой малышки блестят, как два маленьких солнышка. Эсперанса почувствовала, как на глаза навернулись слезы. Сердце затопила волна любви к этой крохотной девочке. Ее сокровище! Подарок судьбы. Этот ребенок помог ей выжить в последние годы – после того как Марипоса бесследно исчезла.
– Гектор, – вырвалось у нее. – Мне так нужно твое мудрое слово. Оно мне всегда нужно, но сегодня особенно. Я должна поговорить с Луз, но не могу пока найти верных слов. Сама я как-нибудь справлюсь со своим горем, я мать. А Луз… ей исполнился двадцать один год, она уже не дитя, но она молода, а молодежь рубит сплеча… Я за все эти годы насочиняла для нее кучу небылиц о ее матери. А теперь вот это! Как мне перед Луз оправдаться? Как сделать, чтобы она поняла, почему я на это пошла? – Эсперанса в отчаянии уронила голову себе на руки. – Вдруг она на меня так осерчает, что не простит за вранье?
Загрубевшими пальцами она собрала пряди волос и принялась методично сматывать их в узел, словно это были не волосы, а тонкая пряжа. В голове билась одна-единственная мысль: как сказать Луз правду о ее матери? Им надо где-то уединиться, чтобы никто не помешал, и тогда она расскажет внучке все как было, от начала и до конца.
Она почувствовала дрожь в кончиках пальцев. Это от напряжения. Она воткнула последнюю шпильку, закрепляя пучок на затылке, открыла шкафчик и взяла с полки кремовый пузырек с таблетками, что был припрятан у нее под стопками белья и носков. Она не говорила Луз, что принимает сердечные препараты, снимающие сердцебиение. Хватает у той и других переживаний. Не надо взваливать на внучку бабушкины проблемы. Сама как-нибудь справится.
