Но обстоятельства сложились так, что ее все-таки напечатали. Я прекратил сотрудничество с издательством «Даблдей», где выходили мои первые книги, однако по условиям контракта, чтобы закрыть все счета, я должен был им еще одну, последнюю книгу. У меня в наличии имелась только одна «свободная» книга, и это было «Кладбище домашних животных». Я посоветовался с женой, к которой всегда обращаюсь, когда не знаю, как поступить, и она сказала, что книгу надо опубликовать. Она считала, что это хорошая книга. Страшная, да — но слишком хорошая, чтобы прятать ее от мира.
Билл Томпсон, мой первый редактор в «Даблдей», тогда уже перешел в другое издательство (кстати, в «Эверест хаус»; именно Билл предложил мне написать «Пляску смерти», а потом отредактировал ее и выпустил в свет), и я отослал рукопись Сэму Вону, одному из лучших редакторов того времени. Именно Сэм принял окончательное решение: он захотел сделать книгу. Он отредактировал «Кладбище» сам, уделив особенно пристальное внимание окончанию истории, и благодаря его вкладу изначально хорошая книга стала еще лучше. Я всегда буду благодарен ему за вдохновенную редактуру, и я ни разу не пожалел, что опубликовал эту книгу, хотя лично мне она до сих пор представляется жуткой и противоречивой.
Мне никак не дает покоя самая пронзительная фраза книги, произнесенная стариком Джадом Крэндаллом, соседом Луиса Крида. «Иногда смерть — не самое худшее». Я всем сердцем надеюсь, что это неправда, однако в кошмарном контексте «Кладбища домашних животных» все именно так и есть. И, быть может, это неплохо. Быть может, «иногда смерть — не самое худшее» — это последний урок, который мы извлекаем из настоящего горя, когда устаем топтать ногами пупырчатую пленку и кричать Богу, чтобы завел себе собственного кота (или собственного ребенка), а наших не трогал. Быть может, это подсказка от мироздания: в конечном итоге мы обретаем покой в нашей человеческой жизни, только когда принимаем волю Вселенной. Возможно, это напоминает дурацкий эзотерический бред, но альтернатива видится мне беспросветной тьмой, настолько жуткой и тягостной, что мы, смертные существа, ее просто не вынесем.
Часть первая КЛАДБИЩЕ ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ Иисус сказал им: «Лазарь, друг наш, уснул, но Я иду разбудить его».
Ученики переглянулись, и некоторые заулыбались, ибо не знали они, что Иисус говорил метафорически. «Господи, если уснул, то выздоровеет».
Тогда Иисус сказал им прямо: «Лазарь умер, да… но все равно пойдем к нему».
Евангелие от Иоанна (парафраз)
1
Луис Крид, потерявший отца в три года и вовсе не знавший деда, не ожидал обрести нового отца уже будучи в зрелом возрасте, но именно так и произошло… хотя он называл этого человека другом, как и пристало взрослому мужчине, который внезапно находит второго отца. Луис встретил его в тот вечер, когда вместе с женой и двумя детьми въехал в большой белый дом в Ладлоу. С ними приехал и Уинстон Черчилль. Черч был котом его дочери Эйлин.
Кадровая комиссия в университете работала медленно, поиски жилья поближе к работе напоминали кошмарный сон, и к тому времени, когда все семейство почти добралось до места, где должен был находиться дом — ориентиры вроде бы верные… как знамения на небесах в ночь перед убийством Цезаря, мрачно подумал Луис, — они все устали и были взвинчены до предела. У Гейджа резались зубы, и он куксился всю дорогу. Никак не желал засыпать, сколько бы Рэйчел его ни укачивала. Она дала ему грудь, хотя время кормления еще не пришло. Гейдж знал обеденное расписание не хуже — а может, и лучше — матери и незамедлительно укусил ее своими новенькими зубами. Рэйчел, все еще сомневавшаяся насчет переезда в Мэн из Чикаго, где она прожила всю жизнь, расплакалась. К ней тут же присоединилась Эйлин. Черч продолжал беспокойно метаться в задней части микроавтобуса, как и все трое суток пути из Чикаго. Истошные вопли из кошачьей переноски были невыносимы, но эти метания по салону, когда его все-таки выпустили на волю, раздражали не меньше.
Луис и сам чуть не плакал. Ему в голову вдруг пришла одна мысль, дикая, но заманчивая: а не предложить ли семейству вернуться в Бангор — что-нибудь перекусить в ожидании фургона с вещами, — и как только трое его самых близких людей выберутся из машины, втопить педаль газа в пол и умчаться прочь не оглядываясь. Умчаться на полной скорости, скармливая дорогущий бензин огромному четырехкамерному карбюратору микроавтобуса. Он мог бы поехать на юг, в Орландо, штаг Флорида, и устроиться там врачом в Диснейуорлд под новым именем. Но прежде чем вырулить на шоссе — старую добрую магистраль 95, — он остановился бы у обочины и выкинул окаянного кота.
Но тут они свернули за последний поворот, и впереди показался дом, который прежде видел только Луис. Он прилетал сюда один и осмотрел все семь вариантов, которые они подобрали по фотографиям, когда стало понятно, что должность в Мэнском университете точно достанется ему, и выбрал именно этот: большой старый дом в колониальном стиле (но отремонтированный и отделанный заново; стоимость отопления, хоть и довольно высокая, все же не была запредельной), три большие комнаты внизу, еще четыре — наверху, длинный сарай, который со временем можно будет переоборудовать под жилое помещение, а вокруг простираются совершенно роскошные луга, сочно-зеленые даже в августовскую жару.
За домом располагалось огромное поле, где могли играть дети, а за полем — лес, протянувшийся чуть ли не в бесконечность. Участок граничил с государственными землями, объяснил агент по продаже недвижимости, и в обозримом будущем никаких новых застроек здесь не предвидится. Индейское племя микмаков предъявило права на почти восемь тысяч акров земли в Ладлоу и в других городах к востоку от Ладлоу, но там все очень запутанно, так что их тяжба с федеральными властями и правительством штата вполне может растянуться до следующего столетия.
Рэйчел вдруг прекратила плакать и резко выпрямилась.
— Это и есть…
— Да, это он, — сказал Луис. Ему было тревожно… нет, ему было страшно. На самом деле его охватил ужас. На выплату по закладной уйдет двенадцать лет жизни; к тому времени Эйлин исполнится семнадцать.
Он сглотнул слюну.
— Ну как тебе? Что скажешь?
— Скажу, что мне нравится, — ответила Рэйчел, и у Луиса словно камень с души свалился. Он видел, что она говорит правду, видел по ее глазам; как только они свернули на асфальтированную подъездную дорожку, Рэйчел принялась изучать пустые окна. В мыслях она уже развешивала занавески, подбирала клеенку для полок буфета и делала бог знает что еще.
— Папа? — позвала Эйлин с заднего сиденья. Она тоже перестала плакать. Даже Гейдж прекратил хныкать. Луис наслаждался тишиной.
— Что, солнышко?
Ее глаза в зеркале заднего вида, карие под русой челкой, тоже рассматривали дом, лужайку, крышу еще одного дома далеко слева и огромное поле, что протянулось до самого леса.
— Это наш дом?
