В то время как Алисия нарочито громко всхлипывала и вздыхала, Грейс спокойно смотрела на опускавшийся в землю гроб. Казалось, роль в вечернем спектакле под сенью волшебного неба все больше увлекала Алисию. Грейс не осуждала ее. Она безмятежно наблюдала за происходящим, зная, что ее отец не в гробу, как все считали. Она знала это, потому что душа покинула его тело в момент смерти. Он улыбнулся ей, будто бы говоря: «Ты всегда была права, Грейс», — а затем в сопровождении своей покойной матери и любимого дядюшки Эррола перенесся в другое измерение, оставив после себя только бренное тело. Она устала говорить им правду. В конце концов, они сами поймут, когда придет их час уходить в мир иной. Грейс взяла за руку стоявшую рядом мать, нежное лицо которой выражало одновременно сожаление и облегчение. Одри с благодарностью крепко сжала руку дочери. Хотя Грейс была уже молодой женщиной, в ее облике угадывалось особое очарование чистоты и невинности, придававшее ей сходство с ребенком. Для Одри она останется такой навсегда.
Одри считала Грейс особенной. С того самого момента, как она появилась на свет в больнице «Литтл Кампани оф Мэри» в Буэнос-Айресе, Одри знала, что Грейс отличается от своих старших сестер. Алисия проложила себе путь в этот мир пронзительным нетерпеливым криком, а Леонора смиренно последовала за ней, дрожа от ожидающей ее неизвестности. Но Грейс была другой: она выскользнула из хрупкого тела своей матери без шума, подобно умиротворенному ангелу, и ослепила ее своей мудрой улыбкой, доверчиво играющей на розовых губках. При виде этой улыбки доктор сначала ощутил прилив крови к лицу, а затем от испуга стал мертвенно-бледным. Но Одри не удивилась. Грейс была божественна, и Одри просто задыхалась от любви. Она держала крошечную малютку у своей груди и с обожанием вглядывалась в полупрозрачное личико — личико ангела, вне всякого сомнения.
Для Одри Грейс стала благословенным даром, ниспосланным ей милосердным Господом. Ее непокорные белые кудряшки создавали вокруг головы нимб, а глаза напоминали зеленую гладь реки, хранившей в своих глубинах все тайны мира. Грейс одновременно очаровывала и пугала людей, потому что под ее пронизывающим взглядом многим казалось, будто она знает их лучше, чем они сами себя знают. Но никто не боялся ее так сильно, как ее собственный отец. Сесил Форрестер делал все возможное, чтобы избежать контакта с этим существом, таким же непостижимым для него, как пришелец с другой планеты. Она не была похожа на него ни внешне, ни внутренне. Ни сила характера, ни железная воля отца не могли заставить Грейс поступать так, как хотелось ему. В такие моменты она улыбалась с изумлением, будто понимала, что именно заставляет отца вступать с ней в борьбу. А он не мог понять ее, по крайней мере, до дня своей кончины. В тот день, несмотря на всю их непохожесть, он вдруг улыбнулся ей так же, как улыбалась она, — понимающе, почти снисходительно, и с любовью обнял ее. А потом он умер, и на лице его застыла едва уловимая усмешка, которая никогда не появлялась на нем при жизни.
Одри отпустила руку дочери, шагнула вперед с достоинством, которое поддерживало ее все эти долгие суетные годы, и бросила в могилу белую лилию. Торопливо прошептав молитву, она подняла глаза к угасающему солнцу, которое садилось за деревья. Длинные черные тени легли на церковный дворик. В этот момент ее мысли перепутались и унеслись в те времена, когда под палисандровыми деревьями расцветала ее любовь. Теперь она стара и никогда не полюбит снова — не полюбит так, как любила в юности. Возраст украл у нее эту невинную надежду. Перед черной могилой своего мужа Одри наконец-то отдалась потоку воспоминаний, которые вереницей призраков возникали в ее мыслях. Никакие узы больше не сковывали их крыльев. Она снова стала молодой девушкой, а все ее мечты были яркими, новыми и многообещающими…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Буэнос-Айрес,
английская колония Херлингем, 1946 год
— Одри, идем скорей! — крикнула Айла, хватая свою шестнадцатилетнюю сестру за руку и с силой выдергивая ее из шезлонга. — Тетя Хильда и тетя Эдна с мамой пьют чай. Я успела подслушать, что Эмму Таунсэнд застали в объятиях аргентинского парня. Стоит послушать. Это что-то!
Одри закрыла книгу и последовала за сестрой, которая уже бежала по лужайке к зданию клуба.
Декабрьское солнце с трудом прокладывало себе дорогу к Херлингему — крохотному предместью Буэнос-Айреса, где царили английские нравы и традиции. Жители его всеми силами сопротивлялись ассимиляции с туземцами, успевшими сплотиться в крепкую здоровую нацию. Подобно хрупкому плоту в Испанском море, англичане плавали здесь под своим флагом, горделиво выставляя напоказ свою национальную принадлежность. Пьянящие запахи эвкалипта и гардении танцевали танго в воздухе, смешиваясь с ароматами чая и пирожных, приглушенным звучанием голосов, говорящих по-английски, стуком теннисных мячиков, вторящих шуму, создаваемому аргентинскими пони и болтовней гаучо[1], которые за ними присматривали. Две культуры двигались параллельно, как две лошади, не подозревая, что фактически тянут одну и ту же упряжку.
Одри с Айлой выросли в этом британском уголке Аргентины. Центром общины стал клуб, где в гостиной под строгими портретами короля и королевы подавались ростбифы, бифштексы и пироги с ливером. Британская колония была большой и влиятельной, а жизнь в ней была такой же приятной, как игра в крикет. За высокими тисовыми заборами в английских деревенских садиках прятались роскошные дома, связанные между собой грунтовыми дорогами, которые терялись в просторах пампасов. Сестры соревновались друг с другом на спортивных площадках, играли в теннис, плавали, дразнили соседского страуса, бросая ему в загон мячики для гольфа и с восторгом наблюдая, как он их заглатывает. Они носились на лошадях по равнинам, гонялись в высокой траве за зайцами. Когда солнце садилось и щелканье крикетных бит сменялось фырканьем пони, возвещая о наступлении вечера, они вместе с мамой и кузенами устраивали пикник в тени эвкалиптовых деревьев. То было безмятежное, наивное время, свободное от проблем взрослого мира. Сложности готовила им взрослая жизнь, а пока все интриги и скандалы, шепотом обсуждавшиеся в общине за поглощением ячменных лепешек и огуречных сэндвичей, служили для девочек источником развлечений, особенно для Айлы, которая страстно желала поскорее стать старше, чтобы получить право точно так же сплетничать.
Когда сестры Гарнет вошли в клуб, присутствующие оторвались от своих чашек с китайским чаем и ячменных лепешек, чтобы проводить их взглядом. Девочки привыкли к тому, что на них смотрят, но если Одри всегда застенчиво опускала глаза, то Айла еще выше поднимала подбородок и пытливо разглядывала гостей, морща свой изящный носик. По мнению матери, такое внимание объяснялось тем, что их отец был очень влиятельным человеком — председателем Ассоциации промышленников, но Айла знала — причиной всему их густые волнистые волосы, спадающие до талии и искрящиеся подобно высушенному на солнце сену, а также хрустально чистые зеленые глаза.
