Партстроительство: подрались, потом помирилисьЧтобы понять, где нас надувают, начать надо с просмотра всего того, что они нам обещали в течение ряда лет, с чего все началось.
В 1999 году в борьбу за ельцинское наследство вступили две группировки — региональная и кремлевская. Первую возглавлял Лужков, вторую — Путин. За первую стоял единственный адекватный премьер последних лет Примаков, за вторую — не столько потерявший связь с жизнью страны Ельцин, сколько его олигархи — Чубайс, Березовский и другие. Лужкова поддержала вся чиновная рать Москвы, Санкт-Петербурга, региональные бароны и наиболее оголтелые враги целостности государства — лидеры этнических республик, прибавившие к лужковскому «Отечеству» свою «Всю Россию». Путина подержала вся федеральная власть, а также СМИ, поставленные на службу кремлевским полит-технологам. Лужков проводил пафосные съезды, проводил заседания, а политтехнологи делали свое дело — разбирали по костям Лужкова и Примакова. Лужков собирал под свое крыло в партию «Отечество» несметную рать чиновников, Путин сформировал партию «Единство» из разного рода политических отбросов. Чашу в противостоянии перевесили взрывы домов в Москве и Волгодонска, знаменитое путинское «мочить в сортире» (как говорят, изобретенное Березовским) и начало свирепой войны в Чечне.
Идеологи блока «Отечество-Вся Россия» считали, что победа уже у них в кармане. Поэтому программа блока на выборах 1999 года больше похожа на правительственный план с расчетом, по меньшей мере, на пятилетку. Обещаний было множество. Их, возможно, начали бы хоть в какой-то части исполнять, если бы Лужков пришел к власти. Но фракция «Отечества» в Госдуме и не думала следовать своим обещаниям. Избирателям было предложено за сотню законов, которые должны были быть разработаны и проведены «Отечеством» и «Всей Россией» в парламенте. Но, пропустив вперед «Единство», лужковцы умыли руки и стали искать кремлевского покровительства. Поэтому Лужков и его идеолог Владиславлев начали подстраиваться под «Единство» и заявили об отречении как от либерализма, так и от коммунизма. Общей для двух партий чиновников стала абстрактная идея «сильной власти» — закамуфлированная декларация о пренебрежении законом в пользу бюрократической целесообразности.
В программной статье Лужкова и Владиславлева говорилось, что новой партии («Единая Россия») нечего заимствовать из нашего недавнего прошлого — коммунизм стал тождественен тоталитаризму, а либерализм проявил себя с антипатриотических и антигосударственных позиций. «Принцип «священной частной собственности» был бездумно противопоставлен ценностям государства, семьи, религии, нации, традиций. Российские либералы объявили войну своему государству, его традициям, национальным ценностям. Патриотизм был для них «прибежищем негодяев» (ЛГ 2001, № 40). Их либерализм «обрел знакомые “большевистские” черты, едва только был пересажен на российскую посткоммунистическую почву». Поэтому идеология новой партии должна была «воспользоваться современными — и применимыми к условиям нашей страны — элементами правой и левой идеологий и соединить их в практической политике». Причем «левые» элементы были должны доминировать: «В нынешних российских условиях, когда десятилетние реформы создали сильный перекос вправо, мы считаем, что первоочередные наши задачи связаны с возрождением силы и могущества Российского государства, с поддержкой отечественной промышленности, с подъемом жизненного уровня большинства народа. Если корабль дал правый крен, следует восстановить его остойчивость».
«Левая» идея в данном случае вообще не несла в себе обычной для европейских “левых” социальной составляющей». «Мы государственники до мозга костей», — сказали лужковцы. При этом «государство — не более чем инструмент, который должен служить народу. И в этом плане опыт российской истории, к которому так любят взывать националисты, ничему хорошему научить, к сожалению, не может». Ничем и никогда они не проявили своего понимания государства как инструмента нации, но против русской традиции всегда были готовы выступить с самой яростной критикой.
«Единство» (избирательное объединение «Медведь») с тремя героями во главе (образы Спасателя, Борца и Защитника), сразу после выборов списанными из большой политики, также декларировало «сильное государство».
При этом сопутствующими задачами были привычные либеральные догматы — личная свобода, гражданское общество, федерализм. Заявляя себя как «консервативный центр» «Единство» выдвигало тезисы о самобытности России и необходимости патриотизма — что, собственно, в консервативной парадигме настолько тривиально, что не нуждается в обосновании, а скорее должно подлежать защите и выражаться в конкретных проектах. Таких проектов на практике «Единство» предложить не смогло даже и через десятилетие после своего образования. Потому что изначально это был фальшивый консерватизм: «…одни выдвигают нереальные проекты возвращения к дореволюционной русской консервативной традиции, то другие предпринимают попытки выдать за консерватизм ностальгические воспоминания о коммунистическом обществе или же маскируют под этикеткой консерватизма прямо шовинистические, узко-националистические взгляды». О консерватизме свидетельствовали лишь списанные откуда-то слова о защите традиционных ценностей, уважении авторитетов, дисциплине, морали, опоре на семью, религию, общину, о сопротивлении культурному кризису. В документах 2000–2001 гг. были обмолвки о «консервативной революции» (комплекс идеологических произведений немецких консерваторов 20-30-х годов XX века). Но было и прямое отречение от любой предшествующей модели государственности, включая дореволюционную.
Когда положение «партии власти» становилось шатким, они вспоминали свои консервативные декларации. Но никогда им не следовали. Напротив, делали все в противовес консервативным ценностям. А особенно враждебны были к действительно консервативным общественным объединениям, консервативным политикам и мыслителям.
Ни патриотизма, ни консерватизма в партиях чиновников не было. Они просто икали методов воздействия на общество, разочаровавшееся как в социалистах, так и в либералах. Из-под пропагандистского соуса все время проступали затхлые лозунги коммунистической номенклатуры у духе «все для человека, все во имя человека». И оценить степень лицемерия этих фраз можно в духе бородатых острот: «И мы знаем этого человека».
«Абсурдистан», построенный слившимися воедино отрядами бюрократии одновременно заявлял об усилении государства и об ограничении его роли. Лужков с компаньоном писали: «Нет никакой «роковой загадки» России. Есть лишь традиция: пытаться проводить масштабные преобразования «сверху», без учета интересов большинства, при отсутствии адекватных юридических и политических механизмов. И не покажется после этого удивительным, что от реформ у нас, как правило, выигрывало меньшинство, тогда как большей части народа отводилась незавидная участь «навоза исто-рии»«. В деятельности бюрократии ничего не изменилось. В своих декларациях они беспардонно лгали, даже когда могли думать, что говорят истинную правду. Слова и дела для них были противоположностью.
