Исторических примеров не счесть. Один такой находим в документах Великой Отечественной войны — в донесениях руководителей групп по спецработе в Москве, относящихся к 1941-1942 годам. Эти группы фиксировали разговоры в очередях у магазинов, на фабриках и заводах, в трамваях и банях, то есть в тех же «квадратах» и «секторах». Люди из группы Леонтия (псевдоним) 14 декабря 1941 года слушали разговоры у магазина №3, в магазине на Б. Серпуховской улице, в магазине №8 завода СВАРЗ в Сокольниках. Сотрудники группы Климента 24 декабря 1941 года запоминали разговоры в цехах одного из московских заводов, на почте №24, в очереди за хлебом у магазина №20. А группа Клавдия в своем донесении отметила политически сомнительные высказывания в одной из бригад фабрики «Мосбелье» №14 и в рабочей раздевалке. Та же группа «Клавдия» 24 апреля 1942 года фиксировала разговоры в очередях у продмага №6, керосиновой лавки, у магазинов №1, 14, 10, 63, 201, у мучного склада и других точках города. Во всех очередях стояли в основном женщины, мужчины встречались редко4. И какой же вывод делает исследователь? Вполне адекватный: власть путем выборочного, но, несмотря на экстремальные обстоятельства, систематического контроля всех сколько-нибудь важных мест скоплений людей обеспечивает тотальный контроль пространства и стремится создать абсолютно полное представление об информации, циркулирующей в этом пространстве — это пространство становится для власти абсолютно прозрачным5.
Заметим, что в данном случае речь о тоталитарном обществе. В либеральном обществе «квадраты» и «сектора» контроля исследуются чаще всего социологическими службами, но и спецслужбы тоже не спят. Во Франции в наши дни полицейская разведслужба RG постоянно информирует высшую власть о настроениях общественности. Ее агенты и осведомители действуют во всех департаментах и выясняют отношение французов к правительственным решениям. Предмет особого интереса — ситуация в экстремистских организациях, сектах, во взрывоопасных местах проживания иностранных рабочих.
Больше всего копий сломано вокруг провокации как метода политического сыска. Словарь определяет провокацию как «предательские действия тайных агентов полиции, проникших в революционные организации с целью информирования политической полиции о деятельности революционеров, выдачи полиции лучших работников, а также с целью вызова революционных организаций на такие действия, которые ведут к их разгрому»6. Но в обстоятельном труде историка А. Возного «Петрашевский и царская тайная полиция» читаем, что главное дело агента, проникшего в организацию, не осведомлять и информировать, а побуждать своими действиями революционеров к невыгодным для них действиям с целью их разоблачения и ареста7. В этом и есть провокация в чистом виде.
Осведомители и провокаторы, часто в одном лице, право же, хотя и служили по одному ведомству — политическому сыску, но по разным его департаментам. Собирать информацию, выяснять намерения, мнения, настроения, осведомлять — важнейшая забота политической спецслужбы. Но предотвратить преступление противников режима или организации, погрузить ее в дрязги, склоки и интриги, развалить изнутри, а то и подтолкнуть к «наезду» на закон и создать основания для ареста ее активистов — это уже сверхзадача для спецслужбы, требующая мастеров сыска и стратегического мышления от ее руководителей. История оставила нам имена таких мастеров из разных эпох и социальных систем. Этими именами украшен политический сыск ХIХ и ХХ столетий: Судейкин, Зубатов, Герасимов, Дзержинский, Гувер, Даллес.
Что сделал Судейкин для России? К середине века девятнадцатого, когда республиканские идеи овладели умами русских интеллектуалов, в Россию из Западной Европы докатилась полицейская провокация. И не была воспринята. Либералы из окружения Александра II воротили нос: слишком грязное предприятие. И лишь самоотверженная настойчивость жандармского полковника Судейкина довершила дело: с его легкой руки российский политический сыск овладел искусством провокации, искусством массовой вербовки и внедрения агентов в революционные организации. Он несомненная звезда в сыскном деле.
От Судейкина резво пошла провокация в России. Если в других странах «она применялась именно только в отдельные периоды, а потому не могла создать прочной традиции, в России непрерывная и все более ожесточенная борьба правительства в течение целого столетия против нараставшего революционного движения привела к тому, что провокация сложилась здесь в стройную законченную систему, над «научной» разработкой которой бились «лучшие головы» полицейского сыска»8. Это был своего рода орден российских мастеров провокации, со своим стилем, традициями, легендами, героями. Каждый рождал свою школу. Начальник Московского охранного отделения С. Зубатов, впитав судейкинский опыт, развил его по линии продвижения агентов в высшие сферы революционных партий и движений, чтобы потом, пользуясь полученной от них информацией, всех партийных вождей накрыть скопом. А. Герасимов, в 1905-1911 годах начальник Петербургского охранного отделения, ярый оппонент Зубатова, делал все, чтобы те революционные партии, где в руководящих центрах «сидит» агентура, не накрывать, а контролировать. Вдохновленный делами Судейкина и Зубатова, Герасимов стремился создать такую систему политического сыска, чтобы все центры всех революционных организаций находились как бы под стеклянным колпаком, чтобы каждый шаг партийных организаций был известен полиции, «которая решает, что одно проявление их деятельности, с ее точки зрения менее опасное, она допустит; другое, более вредное, пресечет в корне; одному из членов организации дозволит писать прокламации и выступать с речами на митингах, так как он менее талантлив и его выступления производят меньше впечатления, а другого, более даровитого, посадит в тюрьму»9. У Герасимова это хорошо получилось с партией эсеров, когда самый ценный агент Азеф стал руководителем боевой организации партии.
В 1917 году после февральской революции даже остатки разгромленных архивов охранки позволили увидеть масштабы политического сыска. На герасимовский «колпак» работало около 6,5 тысячи агентов, сотрудников охранных отделений и жандармских управлений. И среди них видные партийные лидеры и функционеры. Самые выдающиеся: у большевиков — Р. Малиновский (автор 88 агентурных сообщений), у эсеров — Е. Азеф. Но и «колпак» не мог остановить революционное брожение. Масштабам сыска противостоял масштаб революционных партий, их выступлений, их влияния. Энергия партийных активистов трудно контролировалась. Сами чины полиции признавали это. Они ничего не могли поделать с рабочей интеллигенцией, значение которой в революции, по их мнению, было громадно. В аналитической записке Департамента полиции читаем, что эта интеллигенция представляла «новый вид революционных вожаков» и состояла из «распропагандированных сознательных рабочих, получивших революционную подготовку в подпольных организациях и усовершенствовавшихся в тюрьмах и ссылках». Цвет этой интеллигенции сосредоточен в профсоюзах, где ответственные должности занимают рабочие с «солидным революционным прошлым... разбирающиеся в политических и социальных вопросах...»10.
Но откроем «Бестселлер» Юрия Давыдова, где речь об оплате агентуры: директор департамента полиции «Алексей Тихоныч, бывало, сетовал: «Мы бы купили всех революционеров, если бы сошлись в цене». Неужели и тех, что усовершенствовались в тюрьмах и ссылках? Выходит, проста формула борьбы с революцией: массовая агентура плюс щедрое финансирование ее и всяческого рода провокаций. Недофинансировали! И грянул переворот октября 1917 года.
