Тедди Браун тоже побывал в плену – на фоторазведке совершил вынужденную посадку во Франции. Одна пуля раздробила ногу. Другая пробила топливный бак. По пути к земле выбросил фотокамеру, порвал карты, раскидал клочки. Посадили биплан на раскисшем пшеничном поле; двигатель вырубить, руки вверх. Из леса прибежал неприятель – выволочь авиаторов из обломков. Браун чуял, как из баков утекает бензин. У одного боша на губе зажженная сигарета. Невозмутимость Брауна вошла в легенды. «Прошу прощения, – окликнул он, однако немец надвигался, пылая сигаретой. – Найн, найн»[2]. Облачко дыма вырвалось у немца изо рта. В конце концов пилот Брауна замахал руками и заорал: «Да тормози ты, твою ж мать!»
Немец замер на полушаге, задрал голову, поразмыслил, проглотил горящую сигарету и снова побежал.
Двадцать лет спустя Бастер, сын Брауна, хохотал над этой байкой, сам собираясь на войну. «Прошу прощения. Найн, найн». Как будто у немца рубаха из штанов выбилась или развязались шнурки.
Брауна отправили домой еще до перемирия, а затем он потерял шляпу в воздухе над Пикадилли-сёркус. Девушки мазались красной помадой. Подолы у них поднялись почти до колен. Браун гулял по берегу Темзы, шел вдоль реки, пока та не вскарабкалась в небеса.
Алкок добрался до Лондона только в декабре. Посмотрел, как мужчины в черных костюмах и котелках лавируют среди руин. Поиграл в футбол в переулке возле Пимлико-роуд, попинал мячик. Но уже чувствовал, как воспаряет вновь. Закурил, поглядел, как завивается дым – в вышину и с глаз долой.
В Бруклендсе, на заводе «Виккерс», в начале 1919 года, впервые взглянув друг на друга, Алкок и Браун мигом поняли, что обоим нужно начать с чистого листа. Стереть память. Создать новый импульс – свежий, динамичный, безвоенный. Взять свои повзрослевшие тела и вживить туда сердца молодости. Не желали вспоминать невзорвавшиеся бомбы, крушения, пожары, лагерные бараки и тварей из бездны, обитателей тьмы.
Об этом они молчали, а говорили о «Виккерс Вими». Егоза егозой.
Преобладающий ветер дул на восток от Ньюфаундленда, рьяно рвался через Атлантику. Тысяча восемьсот миль океана.
Они прибыли из Англии морем, сняли номера в гостинице «Кокрейн», подождали, пока в порт прибудет «Вими». Аэроплан доставили в сорока семи больших деревянных ящиках. В конце весны. Воздух еще отдавал хлестким морозцем. Алкок и Браун наняли грузчиков – доставить ящики из гавани. Привязали их к лошадям и телегам, аэроплан собирали прямо на летном поле.
Пологий луг на окраине Сент-Джонса – плоскость в триста ярдов, по краю болото, по другому сосняк. Целыми днями сваривали, паяли, шлифовали, сшивали. Бомбовый отсек заменили дополнительными топливными баками. Вот что тешило душу Брауна больше всего. Они использовали бомбардировщик по-новому: выдрали из аэроплана войну, выскоблили всю его кровожадность.
Чтобы выровнять луг, прикручивали детонаторы к запалам, динамитом взрывали валуны, рушили стены и заборы, разглаживали кочки. Наступило лето, однако веяло холодом. По небу струились птичьи стаи.
Через две недели луг был готов. Взглянуть со стороны – земля как земля, но для двух пилотов то был сказочный аэродром. Они расхаживали по травянистой взлетной полосе, подмечали ветер в соснах, искали погодные подсказки.
Полюбоваться на «Вими» стекались толпы зевак. Кое-кто даже на автомобиле ни разу не катался, не говоря о том, чтоб своими глазами увидеть аэроплан. Издали казалось, будто конструкцию срисовали со стрекозы. 42,7 фута в длину, 15,25 в высоту, размах крыла – 68 футов. Весил он 13 тысяч фунтов, считая 870 галлонов бензина и 40 галлонов масла на борту. Одиннадцать фунтов на квадратный фут. На обшивке – тысячи стежков. Вместо бомбового отсека – запас топлива на 30 часов полета. Максимальная скорость – 103 мили в час без учета ветра, крейсерская – 90 миль/ч, посадочная – 45 миль/ч. Два двигателя «Роллс-Ройс Игл VIII» с водяным охлаждением, по 360 лошадиных сил, 1080 оборотов в минуту, двенадцать цилиндров, два блока по шесть, и у каждого двигателя деревянный пропеллер с четырьмя лопастями.
Зеваки оглаживали подкосы, стучали по металлу, зонтиками тыкали в упругий лен крыла. Дети карандашами писали свои имена на брюхе фюзеляжа.
Фотографы накидывали черные тряпки на фотокамеры. Алкок кривлялся перед объективами, ладонью заслонял глаза, точно древний путешественник. «Вижу цель!» – кричал он и с девяти футов спрыгивал в мокрую траву.
Газеты писали, что отныне возможно все. Мир съежился. В Париже создавали Лигу Наций.
У Э. Б. Дубойс[3]созвал делегатов от пятнадцати стран на Панафриканский конгресс. В Риме крутили джазовые пластинки. Радиолюбительские вакуумные лампы передавали сигналы на сотни миль. Еще чуть-чуть – и мы сможем ежедневно читать свежий «Сан-Франциско Экзаминер» в Эдинбурге или Зальцбурге, в Сиднее или Стокгольме.
В Лондоне лорд Нортклифф[4], основатель «Дейли Мейл», пообещал 10 000 фунтов стерлингов пилотам, которые первыми пересекут Атлантику и приземлятся на том или другом берегу Желали попытаться еще минимум четыре экипажа. Хокер и Грив[5]уже рухнули в воду Другие – например Брэкли и Керр[6]– окопались на аэродромах вдоль побережья и ждали перемены погоды. Перелет надлежало совершить за семьдесят два часа. Без посадок.
Ходили слухи о богатом техасце, который тоже хотел рискнуть, и о венгерском принце, и, что всего хуже, об одном немце из Имперских ВВС, который в войну летал на дальние бомбардировки.
Поговаривали, что редактор отдела очерков «Дейли Мейл», подчиненный лорда Нортклиффа, от одной мысли о победе Германии заработал язву.
– Бош! Бош, прах его побери! Да упаси нас господь!
Отправил газетчиков разведать, возможно ли, чтобы враг и после поражения очутился в голове гонки.
