Дым сгущался. Надо же было пожару разгореться именно в ту ночь, когда я впервые в жизни напилась!
Пригласили, и я опять-таки не смогла отказаться… Вчера истек мой последний рабочий день на посту секретарши. Скучнейший: я только и делала, что разносила кофе и разбирала почту. Более серьезных заданий мне не давали с понедельника, зная, что я здесь не задержусь, хотя целых два месяца я беспорочно, самоотверженно и пунктуально выполняла всевозможные поручения.
В семь часов вечера завкадрами лениво пожала мне руку: «Вы прекрасно справились, Лизи, благодарю вас». Даже имени не запомнила. Теперь я могла исчезнуть.
Молодые бизнесмены обсуждали, где бы выпить, ожидая лифт. Внезапно один из них предложил и мне присоединиться к компании. Что у меня общего с этими людьми? Мы и знакомы-то не были, так, видела пару раз. Они преуспевающие, энергичные, нацеленные на успех, впереди у них блестящее будущее. Носят дорогие костюмы, покупают лишь «ультрамодное», «сверхскоростное», вплоть до смартфонов последней модели — мне на такой зарплаты не хватит…
А я повсюду временная, замещающая, исполняющая обязанности. Одежка с распродаж. Училась в дыре, о которой они и не слышали. В «высоких технологиях» не смыслю. Новейшие изобретения, достижения «нашего информационного века», социальные сети для меня — пустой звук. Я не очень-то социально активна.
То есть любая на моем месте отказалась бы от такого предложения, сочла его непристойным. Однако я, сама не знаю почему, ответила: «Отлично! Заметано!»
Позднее, уже выпив от смущения море пива и «мохито», я поняла, что попала на вечеринку по недоразумению. Молодой человек пригласил вовсе не меня, а приятную даму, главного юриста компании, которая стояла у меня за спиной. И в ответ на мою лихую поспешную реплику не решился честно сказать: «Простите, но вы ошиблись».
Если бы вчера вечером я благоразумно следовала заведенному распорядку (вернулась бы домой, съела макароны под какую-нибудь телевизионную чушь, ровно в десять легла бы в постель, выпив надежное быстродействующее снотворное), то к утру была бы в здравом уме и твердой памяти. Сознание ясное, движения четкие. Правила поведения при пожаре печатают в газетах ежедневно, я их перечитывала сотни раз: мокрую ткань на лицо и под двери, окон не открывать, а главное, не бежать через задымленные пространства.
Если бы я не напилась, как дура малолетка, то услышала бы сирену пожарной машины и поняла, что вскоре доблестные пожарные в касках и сапогах, настоящие герои, под восторженные крики зевак придут ко мне на помощь. Заберутся по длиннющей лестнице и осторожно вынесут меня из горящего дома. Я оказалась бы в безопасности. Не поддалась панике, подавила страх. В конце концов, злому року покоряются только безвольные трусы или мрачные пессимисты.
Скорей всего, сияющие каски потушили бы огонь внизу, и он не проник бы в мою квартиру. Я вымыла бы ее хорошенько и тише воды ниже травы продолжила свой немудрящий путь, безопасный и безнадежный, проживая каждый новый день точь-в-точь как предыдущий.
Вместо этого я распахнула входную дверь, даже не подумав, как защитить себя от огня и дыма. Густое черное облако ворвалось внутрь, заставило меня отступить. Все пространство от пола до потолка раскалилось добела в мгновение ока. Мне опалило кожу, волосы. Дыхание пресеклось, легкие пронзила невыносимая боль. Я поняла, что мне отсюда не выбраться. И все, что я в себе старательно подавляла и усмиряла целых одиннадцать лет, вырвалось наружу с невиданной силой.
Я задержала дыхание, чтобы уголь в груди потух. Бросилась к окну и с диким воплем перемахнула через подоконник.
Круг замкнулся, я вернулась к исходной точке. Еще одна шпилька судьбы.
Мистер Майк
Я знал, что он притащится снова. Который день рыщет вокруг, будто акула, что почуяла телячью требуху. Смотрит исподлобья, злобно так, но, похоже, смирился, в драку не лезет. Видите ли, его высочеству не нравится, что я занял его ступени, его владения, его место, все ведь знают, что тут его территория. Глядит, как солдат на вошь, ублюдок, однако потом отползает в соседний подъезд, не такой просторный и теплый, согласен, зато к помойке поближе. Долго с ним толковать не пришлось, сам дорогу нашел. В первый день полез на меня, визжа, будто кастрат. Я сидел, так он и не понял сразу, что во мне и росту и весу много больше, чем у него. Ничего не попишешь. Я как встану, как сгребу его за шкварник, мелочь поганую, карлика вонючего, сморчка, как зашепчу ему на ухо ласково: «Послушай, чувак, теперь я здесь живу, а ты отвали и не суйся, понял?»
Хлебало перекосилось, позеленело: еще как понял! В знак дружеской симпатии, чтоб скрепить полюбовное соглашение, я даже бухлом его угостил. А он ничего, задрот, выпил, не поперхнулся. Так я и решил, что дело улажено раз и навсегда.
С тех пор не то чтоб мы подружились, но как-то привыкли друг к другу, что ли. У каждого свой подъезд, вооруженный нейтралитет. Даже болтали с ним иногда. То есть я рассуждал, а он слушал. Сам сопля базарить не мастер, словарный запас маловат, в школе не доучился. Он на школу кивал, а на самом-то деле это проклятые вещества, которыми он ширялся каждый божий день на лестничной клетке, промыли ему мозги, лишили последних извилин, сделали полным придурком. На нем живого места не было, вен не сыскать, так он вмазывался в пах, под язык, чуть ли не в глаз. Решето ходячее. Каждый приход сжигал по сотне нейронов, вот торчок и тупел на глазах. Да и зубы порастерял, признаться. Попробуй, помитингуй, когда во рту с полдюжины черных пеньков осталось, да и те сожрал пародонтоз.
Я ведь тоже университетов не кончал. Как стукнуло мне шестнадцать треклятых лет, так и школу побоку. Однако понабрался кое-чего из газет. Где книжку надыбаешь, где радио послушаешь. Я давно осознал: невежество — обезьяна с гранатой.
Словом, мы неплохо устроились, жили себе поживали. Хотя на улице — не рай, конечно. То дождь, то слякоть. Сидишь-просишь — спина болит, зараза. Стоишь-просишь — ноги отваливаются. А так чем не жизнь? Грех жаловаться. Хавчик не хуже чем в армии. Каждый вечер из супермаркета несут на помойку йогурты всякие, ветчину, сыр, овощи, фрукты, всего навалом. Нетронутые, в упаковках. Дай бог здоровья тем, кто придумал срок годности.
В семь часов баки еще пустые. В семь тридцать народ начинает стекаться к задам магазина. Румыны, старушки, деды, молодежь с собаками, многодетные мамаши. Мой торчок-сморчок на стреме, следит, чтоб его не обошли. Мужики слоняются в ожидании поодиночке, руки в карманах, сутулые, на нервах. Бабы кучкуются, трещат, сплетничают: «Как дела? Чмоки-чмоки». Но тоже с баков глаз не спускают, караулят. Только те наполнятся — прощай, любовь! Тут уж каждый сам за себя: толкаются, работают локтями, когтями, лезут, выдирают друг у друга что повкусней.
А я спокойно кемарю в сторонке. Здешние сами со мной поделятся, а куда им деться? «Вот, мистер Майк. Возьмите, не стесняйтесь». Лучшее отдадут, не зажилят. Когда в тебе метр девяноста росту, а бицепсы как у Рокки, тебя по жизни уважают. Знаки внимания, лесть и все прочее. Природные данные тут ни при чем. Ростом Бог меня не обидел, но все остальное я сам заслужил. Железо качал, отжимался по шестьдесят раз без передышки, а выходов с силой и того больше делал. Потом хлебнул лиха, представьте: тридцать восемь в тени, а ты на марше в полной выкладке, за плечами тридцать кило, едва ноги передвигаешь. Но без этого мужиком не станешь, это вам не гнид давить, не тараканов коцать.
