Я расплакалась.
Мама отвела меня назад в машину, хотя мы пробыли в зоопарке всего десять минут, а ехали сюда целых четыре часа.
— Разве мы не можем ей помочь? — спросила я.
Вот так в возрасте девяти лет я стала защитницей слонов. Сходила в библиотеку, села за кухонный стол и написала письмо мэру Спрингфилда, штат Массачусетс, с просьбой предоставить Морганетте больший вольер и больше свободы.
Он не ответил мне лично, а разместил свой ответ на страницах «Бостон глоуб». Потом к нам явился журналист, чтобы написать историю о девятилетней девочке, которая убедила мэра перевести Морганетту в более просторный вольер в зоопарке. Мне на школьном собрании вручили специальную награду «Неравнодушный гражданин». Меня пригласили на пышное открытие вольера, и я вместе с мэром перерезала красную ленточку. Меня слепили вспышки камер, а за спиной ревела Морганетта. На этот раз здоровым глазом она смотрела прямо на меня. И я знала, просто знала, что она все равно несчастна. Все, что с ней произошло — цепи, оковы, клетка, побои, возможно, даже воспоминания о том, как ее увозили из леса откуда-то из Африки, — все осталось с ней в этом вольере, и все эти воспоминания заполнили собой свободное пространство.
Стоит отметить, что мэр Диморо не перестал заботиться об улучшении жизни Морганетты. В 1979 году после гибели полярного медведя в Форест-парке зоопарк закрыли, и Морганетту перевезли в зоопарк Лос-Анджелеса. Там у нее был еще более просторный вольер. С бассейном, игрушками, к тому же там обитали еще два слона, постарше.
Если бы тогда я знала о слонах столько, сколько знаю сейчас, я сказала бы мэру: то, что вы переселяете слона в вольер с другими слонами, еще не означает, что они подружатся. Слоны — такие же уникальные личности, как и люди; и точно так же, как нельзя рассчитывать на то, что два взятых наугад человека станут близкими друзьями, нельзя ожидать, что между двумя слонами возникнет тесная связь только потому, что они оба слоны. Морганетта все сильнее впадала в депрессию, теряла вес и хирела на глазах. Где-то через год после переезда в Лос-Анджелес ее обнаружили мертвой на дне бассейна в слоновнике.
Мораль сей басни такова: иногда стремление свернуть горы напоминает попытки носить воду решетом.
Мораль сей басни такова: как бы сильно мы ни старались, как бы сильно чего-то ни хотели… у некоторых историй не бывает счастливого конца.
Часть I
Как объяснить смогу я учтивое геройство? В меня на миг вселился веселый озорник.
И я вдруг стал как сокол, а может, стал как лев, И тем слоном уж не был, каким я вправду был.
Я слон с обвисшей шкурой, которого бранят За трюк, что не выходит. Учил его всю ночь,
Теперь немного сонный. А люди скажут, грустный. И это часто правда. Рэн Джаррелл говорил,
Что я как Стив Уоллес, поэт американский. Действительно, похож на глупые трехстишья,
Но в глубине души стремленьем к идеалу я ближе к Элиоту, Поэту-европейцу, к тому, кто утонченно
Всегда переживает потерю сил. Я трюки не люблю — Хожденье по канату, и тумбы, и шесты,
Но, как и все собратья, готов идти смиренно В поход меланхоличный, туда, где встречу смерть.
А кстати, вам известно, что греческие буквы Иных слонов учили ногами написать?
И вот, устав от муки, ложимся мы на спины И вверх траву бросаем — отвлечься, коль удастся, но не молиться, нет!
И вовсе не смиренье последняя дорога, скорее промедленье. Ведь я такой тяжелый, мне больно на земле.«Слон» из «Естественной истории» Дэна Чайссона, 2005 (пер. Ю. Поляковой)
Дженна
Я настоящий профессор, когда дело касается памяти. Хотя мне и тринадцать, я изучаю эту проблему так, как остальные мои сверстницы зачитываются модными журналами. У человека есть определенные воспоминания о мире, например знания о том, что плита — горячая, или если не будешь зимой обуваться — отморозишь ноги. Есть воспоминания, которые человек получает от своих органов чувств: если будешь смотреть на солнце — будешь жмуриться, есть червей — не лучший способ утолить голод. Какие-то даты человек запоминает на уроках истории, а потом жонглирует этими сведениями на выпускном экзамене, потому что они важны (или так меня, по крайней мере, уверяют) во всеобщем устройстве Вселенной. А еще есть личные подробности у каждого человека, например взлеты и падения диаграммы собственной жизни, которые значимы исключительно для этого человека. В прошлом году в школе учитель биологии разрешил мне провести независимое исследование, касающееся памяти. Многие учителя разрешают мне заниматься независимыми исследованиями, потому что на занятиях мне скучно, и, откровенно говоря, мне кажется, что учителя немного побаиваются, что я знаю больше их самих, хотя не желают этого признавать.
Мое первое воспоминание белесое по краям, как немного засвеченная фотография. Мама держит сахарную вату — воздушный леденец. Она подносит палец к губам — «Это будет нашим секретом» — и отрывает крошечный кусочек. Когда она прикасается ватой к моим губам, сахар тает. Мой язычок оборачивается вокруг ее пальца и сосет изо всех сил. «Iswidi, — говорит она. — Сладко». Это совсем не моя бутылочка, вкус незнакомый, но приятный. Потом мама наклоняется и целует меня в лоб. «Uswidi, — говорит она. — Любимая».
Мне не больше девяти месяцев отроду.
И это по-настоящему поражает, потому что большинство детей относят свои первые воспоминания к периоду между двумя и пятью годами. И это совсем не значит, что малыши страдают амнезией, — у них появляются воспоминания задолго до того, как они учатся говорить, но, как это ни странно, они не могут получить доступ к этим воспоминаниям после того, как начинают говорить. Может быть, я помню этот эпизод с сахарной ватой только потому, что мама говорила со мной на языке коса — не на нашем родном языке, а на языке народа, который она выучила, проводя углубленные исследования в Южной Африке. Или, возможно, причина этих отрывочных воспоминаний заключается в том, что это своеобразная замена, которую совершил мой мозг, — потому что я так и не могу вспомнить то, что отчаянно пытаюсь: подробности той ночи, когда исчезла моя мама.
Моя мама была ученым и одно время даже занималась изучением памяти. Это исследование являлось частью ее работы, посвященной слонам. Знаете старую поговорку «Слоны никогда и ничего не забывают»? Это установленный факт. Если нужны доказательства, я готова представить все данные, собранные мамой. Я, как говорится, практически выучила их наизусть. Результаты своих исследований она публиковала в серьезных журналах: память связана с сильными эмоциями, и негативные моменты навсегда врезаются в память (как будто написанные нестираемым маркером на белой стене). Воспоминания о душевных травмах забываются или настолько искажаются, что их невозможно распознать, либо же превращаются в большое размытое белое «ничего», которое возникает у меня в голове, когда я пытаюсь сосредоточиться на событиях той ночи.
