– А разве им еще не пора впадать в спячку? – спросила она у мужа.
Это было больное место. Уже прошло несколько морозных дней, но Дерек все оттягивал горестный миг. По правде говоря, он очень скучал по черепахам в долгие зимние месяцы.
– Предоставь мне решать, когда именно им пора впадать в спячку, хорошо? – сказал Дерек. А про себя подумал: «Надо завтра по дороге с работы прихватить соломы».
Дерек волновался за своих любимцев. Очередное катастрофически неудачное лето совсем отбило у них аппетит, подкожного жира почти не осталось, и шансы на то, что они очнутся после долгого зимнего сна, очень сократились. Он попытался было кормить черепах насильно, но перестал, когда у них появились явные признаки душевной угнетенности. Теперь он ежедневно их взвешивал и записывал вес каждой в специальную тетрадь. Он винил себя в том, что раньше не заметил их истощения, хотя как он мог его распознать сквозь толстые панцири, и сам не знал. У него же не рентгеновский аппарат вместо глаз, правда?
– Ну-с, прошу. – Дерек распахнул перед Ковентри дверку сарая.
Она протиснулась в узкую щель, избегая его касаться, и, ступая по темной влажной траве, на которой летом резвились черепахи, пошла к дому.
Пивной бар, где сидела Ковентри с подругами, назывался «У Астера». Он был переоборудован заново в стиле голливудской продукции тридцатых годов, когда в кино блистал Фред Астер[1]. Оформитель пивного заведения распорядился снять вывеску «Черная свинья», висевшую над входом, убрал массивные деревянные столы и удобные скамьи. Теперь любителям пива приходилось сгибаться в три погибели над розовыми кофейными столиками с хромированными ободками. Их большие зады, не помещаясь, свисали с крошечных табуретов, обитых розовой синтетикой. В новом виде пивная походила на довоенный голливудский ночной клуб, но завсегдатаи упрямо цеплялись за свои простецкие привычки: отвергая все попытки навязать им коктейли, они предпочитали потягивать пиво, пусть даже из высоких стаканов.
Официантов обрядили в костюмы под Фреда Астера, но те прощеголяли в них первую неделю, потом взбунтовались, не в силах больше терпеть неудобства от цилиндров, крахмальных воротничков и фраков, и влезли в привычную одежду.
Грета, весившая шестнадцать стоунов[2]и служившая барменшей в «Черной свинье» с тех пор, как окончила школу, отказалась от должности в первый же вечер после открытия обновленной пивной. Она едва дождалась конца рабочего дня.
– Ну и видок у меня был – ни дать ни взять задница в цилиндре, – сказала Грета уже на улице.
– Это уж точно, Грета, – подтвердил один из завсегдатаев, истосковавшийся по заманчивой ложбинке между грудями в вырезе Гретиного платья.
Дереку понадобилось целых пять минут на то, чтобы устроить Руфь, Наоми, Иакова и Иова на ночь, и еще несколько минут – чтобы запереть окна и дверь сарая на все засовы и замки. Черепахи теперь животные редкие и ценные, кража черепах стала в Англии явлением вполне заурядным. Поэтому Дерек рисковать не желал. Он не представлял, что будет делать, если у него украдут любимый черепаший квартет. Мало того, что он их обожает, – у него не хватило бы средств восстановить поголовье. Когда он вернулся в дом, то обнаружил, что Ковентри его не послушалась и ушла в пивную.
– Извините, мне необходимо уйти, сегодня Ежегодное собрание, – объяснил он равнодушно внимающим детям. – Вы без нас тут управитесь?
– Конечно, – ответили они.
Когда за Дереком захлопнулась дверь в георгианском стиле, дети открыли бутылку отцовского вина, настоянного на цветах бузины, и с бокалами в руках уселись смотреть полупорнографическую киношку под названием «Грешные тела».
Из-за ссоры с Дереком Ковентри было не по себе. Как назло, в разговоре с подругами возникла какая-то неприятная пауза. Чтобы заполнить ее, она выпалила первое, что пришло в голову:
– Сколько лет было Иисусу, когда он умер?
– Господи помилуй, – проскрежетала Грета голосом на шестьдесят сигарет в день, – я сюда развлечься пришла, а не вести дурацкие дискуссии на религиозные темы!
Ковентри покраснела, затем изо всех сил попыталась перестать краснеть. Она в тот день прочитала, что если думать только о хорошем, то можно заставить тело повиноваться во всем.
– Он не умер, его убили, – заметила худая и любящая точность Морин.
– Ему было тридцать три, – сказала Грета неприязненным, предостерегающим тоном. Она защелкнула сумку, всем своим видом показывая, что вопрос закрыт.
Ковентри поглядела на Грету и подумала, что она хулиганка. Она вообразила Гретино огромное мясистое тело не в обычном ее платье из полиэстра, а в шмотках, которые носят бритоголовые бандюги, и эта картина вызвала у нее ухмылку. Волосатый мужчина с баками, прислонившийся спиной к стойке бара, ухмыльнулся в ответ, и Ковентри быстро отвела глаза и притворилась, что ищет что-то в своей сумочке.
Морин хихикнула:
– Ага… Ков, кажется, подцепила кой-кого. Тот парень в комбинезоне ей улыбнулся.
Грета зажгла сигарету и, выдохнув темный дым, сказала:
– Это Норман Паркер. Жить без карт не может, а более вонючих ног я ни у одного мужика не встречала. Держись от него подальше, Ков.
Все три женщины уставились на ноги Нормана Паркера, упрятанные в рабочие башмаки. Заметив это, Норман крикнул:
– Вот помоюсь, приоденусь – вы меня не узнаете. Сесил Паркинсон[3]мне в подметки не сгодится.
Хозяин, м-р Пател, поднял голову от микроволновой печи, где таинственные лучи разогревали картофельную запеканку с мясом на ужин Норману Паркеру. Он не любил, когда у него в баре повышали голос. Известное дело – сначала клиенты повышают голос, а потом приходится вызывать полицию и, прихватив выручку, запираться в кладовой.
В бар шумно ввалился Джеральд Фокс и встал, важно оглядываясь вокруг, будто собрался сообщить, что началась война.
– Сунь-ка свежую булочку с сосиской в свою печку, Абдул, – заорал он.
Мистер Пател что-то сердито зашептал себе под нос. Он терпеть не мог, когда его называли Абдулом. Почему этот человек не может научиться правильно произносить его имя? Неужели этому косноязычному типу трудно выговорить имя Парвез?
– Хотите что-нибудь еще, мистер Фокс? – поинтересовался м-р Пател.
– Что ж, Абдул, я бы не возражал провести ночь с твоей супружницей. Говорят, она у тебя ого, а? – Джеральд долго и усердно хохотал. Норман Паркер тоже стал смеяться, чтобы поддержать компанию.
