Я прилетела в Париж точно в назначенный срок — это было полгода назад и, по случайному совпадению, на другой день после того, как Шарль-Анри, муж сестры, ушел от нее. В аэропорту мне пришлось взять такси. Рокси объяснила, что во Франции не водит машину, так как у нее нет времени на любительские курсы. Мне показалось это очень странным, ведь она, как истинная калифорнийка, села за руль, едва ей исполнилось шестнадцать. Не представляю себе страну, где молодая семейная женщина обходится без машины.
Раньше я никогда не бывала за границей, если не считать заграницей мексиканскую Тихуану. Сойдя с трапа самолета, я была так возбуждена, что не чувствовала усталости от долгого перелета. Когда пограничник поставил штемпель в моем паспорте, меня охватила нервная дрожь, как будто мне велели перепрыгнуть с одной крыши на другую. Перепрыгну, не свержусь?
Народ кругом говорил только по-французски. Конечно, я знала, что так и будет, но не представляла глубины собственного отчаяния. «Ты смотри, не очень-то офранцуживайся, — сказал отец, когда меня провожали в аэропорт. — Не мудри, простой английский вполне годится для нашего брата, американца». В его словах была отсылка к стихотворению Киплинга «Почему леопард сменил свои пятна». Но мне, мне-то не сменить своих пятен. Я никогда не овладею французским, меня исключили из человеческого общения.
В такси я лихорадочно соображала, как правильно произнести «Maître Albert», название улицы, где живет Рокси, а то таксист завезет куда-нибудь не туда или нагрубит — говорят, они ужасные грубияны. И вообще, не ошибка ли — мой приезд во Францию, не уход ли на скользкую жизненную тропу? Рокси, должно быть, увидела из окна, как я подъехала, или же услышала шум автомобиля на улице. Она вышла из больших деревянных дверей, выкрашенных в зеленый цвет, и, расцеловав меня, расплатилась с таксистом. Тот добродушно ухмылялся, глядя на нас.
Я была немного шокирована, когда стала подниматься по лестнице в квартиру Роксаны: облезлые стены, грязноватые прогибающиеся ступени, хотя и дубовые. Теперь я научилась ценить красоту и ценность и лестниц, сохранившихся с семнадцатого века, и мебели эпохи Людовика XV, но тогда, в первый день, после бесконечной дороги, мне показалось, не скрою, что Рокси потеряла положение в обществе, сошла с ясных калифорнийских перспектив на туманную полосу неудач. Вернее, так подумают наши родители, особенно Марджив. Меня словно посвятили в страшный секрет и взяли обещание не болтать о стесненных обстоятельствах, в которых находится Рокси.
Моя сестра Рокси — вообще-то по-настоящему она моя сводная сестра — так вот, Рокси — поэтесса. Нет, это у нее не конек, не развлечение. Она училась поэзии в филиале Калифорнийского университета в Ирвайне, а потом и в Университете Айовы. Какое-то методистское издательство в Иллинойсе даже выпустило книжку ее стихотворений, не говоря уже о многих журнальных публикациях. По правде сказать, я всегда обижалась, что родители поощряют ее в этом легкомысленном и низкооплачиваемом занятии, а меня уговаривают пойти учиться на бухгалтера, или на администратора по кадрам, или на представителя компьютерной компании (то есть вести скучные разговоры с разными людьми и определять их на работу), если назвать только три из одинаково противных профессий. Услышав о них, может быть, первый раз в своей жизни, предки были готовы благословить меня на любую службу — лишь бы я подошла к ней.
Но вот стихами Рокси я восхищаюсь, поверьте на слово. Мне хотелось бы самой научиться тому, что умеет она: найти парочку заковыристых слов и соединить их так, чтобы они заиграли. Я всегда удивлялась, когда читала ее стихи, потому что в жизни она говорит как нормальный человек. Никогда не подумаешь, что у нее в голове такие странные и сложные мысли.
Есть люди, у которых развитие организма напоминает кардиограмму сердечника: те же заостренные пики и глубокие впадины, точно зубы у акулы, и моя сестренка Роксана именно такой человек. Я полюбила ее сразу, как только мы познакомились. Это было, когда мой папа женился на ее маме, и мне было двенадцать, а ей семнадцать. Мне нравилось, как она прибегала из школы, хлопнув дверью, запиралась у себя в комнате и долго и громко плакала — ну точь-в-точь как в телике. Потом были задачки и сочинения, похвальные грамоты, подарки и выступление на выпускном вечере, ее стихи, глубокая серьезность и напоследок ошеломительная новость — романтическое увлечение обаятельным французом и замужество. И вот сейчас — душераздирающая драма их разрыва.
Мы совершенно не похожи друг на друга, поэтому нас никогда не сравнивали, и это способствовало нашей дружбе. Отсюда моя миссия, если можно так выразиться, — лететь в Париж, чтобы помочь Роксане с ее будущим ребенком и, как оказалось, поддержать ее в эти трудные дни. Вообще-то я не гожусь на роль няньки при маленьком ребенке, зато была хорошей помощницей самой Рокси. Именно я выбирала, во что нам обеим одеться, и следила за порядком в шкафах и ящиках.
Увидев Рокси, я подумала, что она хорошо выглядит, может быть, немного пополнела по сравнению с прошлым летом, но беременность почти незаметна. Она постриглась до плеч, сделала челку и стала похожа на Жанну д'Арк. Волосы у нее светло-каштановые, глаза светло-карие, как у хорошенького лесного зверька, а кожа словно светится изнутри вроде абажура из розового пергамента. Никогда не видела ее такой красивой, хотя мне показалось, что она чем-то озабочена.
— Шарль-Анри сейчас за городом, — сразу объяснила Роксана отсутствие мужа. Это было все, что она сказала о нем.
Я не придала значения ее словам, так как ничего не соображала после перелета, перепутавшего все времена. На меня накатывалась тяжелая, сонная одурь.
— Ты замечательно выглядишь, Иззи! — сказала она. — Тебе понравился Париж?.. Еще как понравится, я уверена. Давай твою сумку. Это весь твой багаж? Да это и к лучшему: в твоей комнате нет стенного шкафа. Я забыла тебе сказать, что во Франции не делают стенных шкафов. Женни? Она в садике.
Квартира у Роксаны небольшая. Побеленные стены, старинный комод с многочисленными ящиками, причем у некоторых выпали планки, кожаный диван, несколько абстрактных картин Шарля-Анри. Над кирпичным камином наша фамильная картина, изображающая святую великомученицу Урсулу. Своей мечтательной улыбкой она, казалось, приветствовала меня. Знакомое лицо из прошлого, как семейная фотография. В детстве я думала, что дама на картине — это какая-нибудь принцесса, принимающая дары богатого кавалера, но Роксана говорила, что это святая Урсула, дева-воительница. Наверное, это выдает натуру моей сестры, всегда строгой, целомудренной. Такой она и осталась, несмотря на беременность и теперешнее положение брошенной жены. Святая Урсула жила в четвертом веке, ее убили гунны, но на картине она изображена в своей обители в час глубокого раздумья и с книгой на коленях, безразличная к вороху подарков от короля, который хочет жениться на ней. Две суровые служанки словно стерегут ее от посягательств. В комнате темно, только свеча сбоку, она освещает лицо Урсулы и, между прочим, золотые и бриллиантовые украшения позади нее. Именно такое ровное сияние, рассеивающее густой мрак, характерно для работ Жоржа де Латура.
Думаю, что Роксане картина нравилась больше, когда мы не знали, что женщина — святая Урсула, а художник — известный Латур, творивший в семнадцатом веке (если вообще это подлинный Латур). Пока картина еще не приобрела рыночной стоимости и не стала предметом и символом человеческой враждебности.
