Машина медленно катила, урча, по узкой, освещенной фонарями фулхэмской улочке. Гарри откинул голову на подголовник и закрыл глаза.
– Только одна неладица, милая, – пробурчал он. – Ты сегодня как-то притихла, что ли. Как мышка. С моими друзьями надо быть пораскованнее, понимаешь? Знаю, они тебя пугают, но они же не кусаются. Ты должна быть поувереннее. – Последовала пауза. – О да, и еще кое-что. – Он повернул голову. – Я случайно подслушал, как ты предлагала Боффи пойти на лошадиные скачки. Так вот, надо говорить «бега», лапочка. Пустяки, конечно, но стоит запомнить, не так ли?
Я промолчала, лишь сильнее сжала зубы. Не заводись, Рози, только не заводись.
– Ничего, что я посадил тебя за руль? – сонно добавил он. – Мне сегодня что-то не хочется вести, я вялый какой-то.
– Ничего, – процедила я. Интересно, зачем он вообще спрашивает? По пути домой я всегда за рулем, да и на вечеринку тоже – в последнее время Гарри так нахлебывается виски в ванной перед ужином, что вести не в состоянии. Я вздохнула и переключила скорость. И что, Рози, пусть себе пьет, по крайней мере тогда он сразу заваливается спать, не так ли? Я с надеждой взглянула на его полусонный профиль, но нет – привет-привет, веки опять задрожали. Видно, вспомнил что-то суперважное. Моргнул водянисто-голубыми глазами и улыбнулся в темноту.
– Шарлотта ничего, да?
– Да, ничего.
– Кажется, эти ее карточные полдники – забавная штука. Может, сходишь как-нибудь? Тебе пойдет на пользу.
Я с силой вцепилась в руль – уж лучше пусть у меня кровь пупком пойдет!
– Не глупи, Гарри, как я могу играть в бридж, когда нужно присматривать за Айво? Что ему прикажешь делать – сидеть в детском стульчике и резинки считать?[4]
– Резинки? – Гарри был ошарашен. – Это что, презервативы, что ли?
– Нет, Гарри, это карточный термин, хотя, честно говоря, я не удивлюсь, если у Шарлотты скоро появятся и презервативы. Раз она превратила стрельбу в стриптиз, то, может, решит оживить и дневной бридж – устроит вечеринку в стиле «Энн Саммерс».[5]– (Я мысленно улыбнулась. Между нами, я всегда считала Шарлотту потаскушкой.)
Гарри нахмурился: он был сбит с толку.
– Энн Саммерс? Не припоминаю такую. Ах да, такая симпатичная, рыженькая, познакомились у Комптон-Бернеттов – у нее отец епископ, да?
– М-да, папа-епископ был бы горько разочарован, – процедила я, рискованно обогнув велосипедиста-полуночника с явной тягой к самоубийству. – Нет, Гарри, забудь, ты ее не знаешь. Дело в том, что, пока Айво не пойдет в садик, днем я не могу развлекаться, понимаешь? А это будет еще не скоро.
– Тогда найми няню, у всех есть няни, – вздорно бросил он.
Я яростно впилась ногтями в оплетку руля. Мне наступили на любимую мозоль.
– У всех твоих знакомых есть няни, а мои подруги или сидят с детьми, или сами зарабатывают на няню, а не выпендриваются на карточных полдниках и утренних кофепитиях. Послушай, дорогой, – торопливо добавила я, заметив, как он напыжился, – давай не будем говорить об этом сейчас, ладно? Я устала, хочу добраться до дому и лечь спать.
– Как знаешь. Только имей в виду, Рози, приглашения пострелять в Нортумберленде так просто с неба не падают. Сначала нужно хорошенько прощупать почву, понимаешь?
Я улыбнулась. Так вот в чем дело. Ему захотелось пострелять в Нортумберленде. О да, в прошлом году я там так потрясающе отдохнула, что завтра утром первым делом побегу к Шарлотте и буду, как вся честная компания, точить карандаши, брать взятки и напрашиваться на приглашение – как же! Я вздохнула. В прошлом году один из мужей стал приставать к поварихе – шлепал ее по мягкому месту, как только она наклонялась поставить свиное жаркое в духовку, а потом растянулся на ее кровати – голый, если не считать деревянной ложки во рту и стратегически расположенной кухонной рукавички. В конце концов бедная девушка взбесилась, бросила готовку и убежала, а мне, простофиле, пришлось взять дело в свои руки и готовить для четырнадцати человек. Не умирать же им с голоду…
– Знаешь, я не уверена, что хочу еще один отпуск провести за работой, – ответила я Гарри.
– Ты же говорила, что не против, – напыжился Гарри. – Я точно помню: ты говорила, что тебе даже понравилось.
– Я действительно была не против. Просто не хочу, чтобы все повторилось. Я очень тобой гордился, – резко произнес он. – Ты всех выручила.
О да, я помню его лицо, когда все похлопывали меня по спине и называли маленькой звездой, – он сиял, лучился от гордости, и мне даже показалось, что он вот-вот лопнет. А потом, когда все ушли на корт, он поплелся последним, как всегда; толстые ноги терлись друг о друга в слишком тесных белых шортах. Я смотрела, как он уходит, стоя у кухонного окна; передо мной лежали восемь сырых лобстеров, и ни одна живая душа не предложила помочь.
– Не знаю, стоило ли так гордиться, – тихо заметила я. – Мне тогда казалось… что мы вроде как платим за приглашение.
– Не будь идиоткой, – фыркнул он. – Шарлотта и Боффи – мои старые друзья! С чего это мне платить за приглашение в их дом!
Всего-то и надо – сходить на пару карточных полдников и издавать нужные звуки на вечеринках, подумала я про себя.
Вообще-то, в те выходные я с радостью занялась готовкой. Расторопно надела фартук, закатала рукава. Все что угодно, лишь бы быть подальше от развеселой орущей компании, которая только и знает, что твердить, как хорошо они проводят время, и ржать над несмешными шутками. Раньше, когда мы с Гарри только поженились, мне казалось, что я просто чего-то не понимаю. Ведь они на десять лет старше меня и, естественно, у них более тонкий юмор. Я думала, что со временем начну понимать их шутки. Но потом до меня дошло, что понимать нечего. Эти люди просто веселились, в этом заключался смысл их существования, и если что-то было не смешно, они все равно надрывали животы. Богатые люди без всякой жизненной цели, живущие за счет трастовых фондов, папочек из Сити и самого достойного образования, что можно купить за деньги. Когда-то в раннем детстве они оценили себя долгим и невозмутимым взглядом, поняли, что безупречны, и, выйдя из младенчества, зашагали по жизни с этим твердым убеждением. Им можно орать во всю глотку и творить все, что заблагорассудится. Беспокойство и робость, терзающие обыкновенных смертных, незнакомы Шарлотте и Боффи. От них не услышишь тревожных слов по пути с вечеринки: «Может, когда я сказала, что Аманда похудела, она обиделась и подумала, что раньше я считала ее коровой?» Или: «Я назвала их сынишку Томми тихоней, а вдруг они подумали, что я считаю его умственно отсталым?» Нет-нет, чрезмерная самоуверенность в друзьях Гарри зашкаливала. В их жизни всего было через край, только вот скромности не хватало.
