Но тут же в душе начинал ворочаться червячок сомнения: а как ты ребенка поднимешь без отца? Твоей зарплаты даже на питание не хватит, а ведь скоро школа. Одежка, обувка, тетрадки, учебники, ручки-пеналы, краски-альбомы… Плюс бесконечные поборы — Герасимовна, начальница склада, рассказывала, что едва ли не каждый месяц собирают то на ремонт школы, то на новые шторы для класса, то еще какие-нибудь причины придумывают — у них с этим лихо закручено. У Герасимовны внук в третий класс ходит, так они все вчетвером на школу работают: мама с папой и бабушка с дедушкой. А как же Ире одной с этим управиться?
А самое главное — где они с Аришкой будут жить? По закону они имели право претендовать на часть жилплощади Виктора, но на практике этот вопрос было бы решить очень трудно. Дом когда-то принадлежал его семье. Из нее сейчас остался жив только он сам, это дом Виктора. Распилить его на две неравные доли невозможно. Продать — весьма затруднительно: самая окраина городка, если его кто и купит, то за смешные деньги, которых и на однокомнатную квартиру не хватит. Выходит, и после развода им предстоит жить вместе. Тогда зачем разводиться, какой в этом смысл?
Но и терпеть унижение Ира не могла. Не с ее характером. Хватит, и так уже натерпелась, сколько же можно?
— Витя, тебе не кажется, что так жить нельзя?
Тот недовольно скривился:
— А что тебе не нравится?
Вроде нейтральная фраза, но хлестнула ощутимей пощечины.
— Зачем ты возвращаешься домой? Я так понимаю, тебя там неплохо принимают. Вот и оставался бы с ней. Ты ведь приходишь только позлить меня. Даже не пытаешься скрыть свои похождения. Тогда зачем ты возвращаешься?
— Это мой дом, ты забыла?
Ничего Ира не забыла, ничего. Не об этом спрашивала. Но получила ответ на то, что и так знала — это его дом, он тут хозяин. И в случае развода им с Аришкой придется искать новый дом. Только где ж его найдешь?
— Нет, Витя, помню, — ответила она, едва сдерживая гнев. — Очень хорошо помню. Иначе давно бы ушла. Слушай, Конкин. Давай что-то решать. Я не знаю, за что ты меня наказываешь. У тебя есть любовница. Ладно. Печально, но не смертельно. Но почему ты позволяешь ей оставлять приветы для меня? Идя к ней, ты знаешь, что она непременно оставит след на рубашке. И тебя это совершенно не волнует. Тебе просто наплевать, или вы с ней преследуете определенную цель?
Ответа на ее вопрос не последовало, Виктор лишь усмехнулся кривовато. Пришлось продолжать самой.
— Я так понимаю, что второе. Цель. И цель тут может быть одна — освободить теплое местечко рядом с тобой. Пожалуйста! Я не держусь за него! Не такое уж оно и тепленькое, как кажется твоей любовнице. Оно холодное, голодное и неласковое. Я с радостью уступлю его ей. Одно "но", Конкин: нам с Аришкой деваться некуда. Так что или ты идешь к своей зазнобе, или ей придется терпеть наше здесь присутствие. Я не могу увести ребенка на улицу — осень на дворе, ночи холодные. Впрочем, я бы и летом с ней не ушла. Это ее дом. А ты катись по известному адресу — ты свободен, ты ничей. По крайней мере, не мой. Иди, Витя, уходи. Так всем будет лучше.
Кто бы знал, чего стоило Ирине то спокойствие, с которым она говорила. Много раз эти слова были готовы сорваться с ее губ, но она неимоверным усилием воли сдерживала себя. Каждый раз говорила: ради ребенка, ради Аришеньки. Однако всему приходит конец. И ее терпение, оказывается, не безгранично.
Если раньше ее останавливало отсутствие собственного жилья, то теперь этот вопрос показался надуманным: по закону она имеет право на часть этого дома, так зачем пренебрегать своими правами в пользу легкомысленного мужа? Она жила с ним пять лет, почти шесть. Обстирывала, обслуживала, обогревала. Родила ему ребенка, выкормила, вынянчила. Любой труд должен быть оплачен. Труд жены и матери в этом плане не исключение. Она заслужила право на крышу над головой для себя и дочери. Не хочет Виктор жить по-человечески — не надо. Чем такой муж — лучше никакого. А из дому он ее не выгонит — в конце концов, закон на стороне жены и ребенка.
— Уходи, Витя. Пожалуйста, уходи.
Развернувшись, Ирина стремительно покинула кухню. Опасалась, как бы он не заметил ее слез. Сняла халат, быстренько влезла в байковую ночнушку — в доме было прохладно, но топить еще не хотелось — недельку-другую можно подождать, сэкономить на дровах.
Легла, отвернувшись к стене. Кровать была хоть и двуспальная, но не слишком широкая, какая-то маломерка. Поэтому она откатилась подальше, почти вжавшись в старенький коврик, висевший здесь с незапамятных времен. Теперь ковры на стены не вешают, это нынче считается дурновкусием. Ну и пусть — зато насколько приятнее зимой прижаться к шерстяному ковру, чем к голой ледяной стене.
Ира понимала: она только что поставила жирную точку в их недолгих семейных хрониках. Но в сердце все еще теплилась надежда: может, одумается? Может, вспомнит, как любил ее когда-то? Может, и сейчас еще любит, только забыл об этом, перестал думать, потому что так проще. А если и не любит, то должен же Виктор хотя бы к дочери испытывать какие-то чувства? Человек же он, в конце концов, не дубина стоеросовая, бесчувственная. Придет, присядет на край кровати, молча положит руку ей на бедро, и будет сидеть так долго-долго, не в силах попросить прощения. Он ведь гордый, ему так тяжело произнести такие слова… Но Ира поймет и все-все простит, как прощала уже не однажды. Не потому, что так держится за этот дом. Не потому, что они с Аришкой не выживут на ее более чем скромную зарплату.
Потому что любит. До сих пор любит. Как влюбилась в него когда-то, глупой безмозглой девчушкой, так и сейчас все еще носит в себе это чувство. Тогда ей было девятнадцать. Она считала себя взрослой, познавшей жизнь не по книжкам, а на практике. Можно сказать, прочувствовала на собственной шкуре и предательство, и сиротство. Взрослая девятнадцатилетняя женщина…
Виктор ворвался в ее жизнь, как глоток свежего воздуха в запертый, столетиями непроветриваемый чулан. Веселый, красивый, такой надежный… Ему в ту пору было двадцать семь, и в Ириных глазах он выглядел на две головы выше легкомысленных ровесников. Несколько месяцев она порхала, купалась в его любви, пока вдруг не ощутила в себе зарождение новой жизни. Помнится, перепугалась страшно: что ж теперь будет? Насмотрелась на подружек, соседок по общаге: не одну кавалер бросил в интересном положении. Витя, конечно, не такой, и все-таки…
На ее удивление, он остался с нею. Не сказать, что его слишком обрадовала ее беременность, однако не стал прятаться от ответственности. Не сказал, как многие: "Это твоя проблема". К тому времени он уже был полновластным хозяином дома, туда и привел молодую жену.
Много с того времени воды утекло. Было и хорошее, потом его место прочно заняло плохое. Однако, не смотря ни на что, Ира все еще любила мужа. Со слезами на глазах застирывала помадные губы на его рубашках, готова была убить изменника, а от любви никак не могла избавиться. Но, видимо, пришло время для выздоровления. Настал момент, когда ненависть в душе пересилила любовь. Пусть лишь самую малость, но пересилила. И теперь Ира смогла сказать фразу, столько раз произнесенную про себя. Сказала вслух страшные слова: "Уходи, Витя, пожалуйста уходи".
