Как-то раз ксендз ходил по домам святить приготовленную на Пасху снедь. Ксендза, известное дело, надо принять и угостить достойно, не абы как. Баба из последних сил переборола себя, сделала широкий жест и устроила прием, то бишь сварила ксендзу яичко всмятку. Ксендз уселся за стол, а все живое в хате — дети и животные, чуть ли не на голову ему полезли, потому что такого деликатеса в этом доме до сей поры никто не видывал. Баба рассердилась на толкотню в избе и в гневе завопила:
— Собаки — во двор! Дети — под стол! Батюшка не володух, сам целое яйцо не съест, ежели что оставит, я вам отдам!
Вот с этого случае и возник этот «володух», который навеки укоренился в моей семье. Известно о нем лишь то, что «володух» этот самый — прорва обжорливая.
Все три дочки моей бабушки окончили школу. Правда, перед экзаменами на аттестат зрелости у моей матери вдруг развился невроз (в глубине души мне кажется, что ей просто зубрежка надоела). Невроз выражался в чудовищных головных болях, матушку оставили в покое и освободили от последнего экзамена. Головные боли тут же как рукой сняло, и она устроилась на работу в какое-то учреждение секретаршей директора.
Тереса нормально сдала на аттестат зрелости, по-моему, даже окончила какие-то курсы, во всяком случае, она тоже пошла работать. Люцина поступила в университет на полонистику,[1]а потом посвятила себя культуре, искусству и журналистике.
Потом они дружно принялись выходить замуж, и первой была моя мать.
Вторая половина семьи, которая «по мечу»,[2]естественно, тоже существовала. Годами я слышала рассказы о том, как прадедушка прибыл из Германии, по-польски не понимал, и очень уж я терзалось этой принадлежностью к немчуре, что подтверждалось девичьими фамилиями бабок и прабабок. Бекер, Кох, Шварц говорили сами за себя.
На мое счастье, мой дядя взял на себя труд проверить, что же в этой семье творилось, и вышло на свет божий, что на этих трех вся немецкость исчерпалась, потому что остальные уже были Борковские, Люзинские да Михалики.
В итоге одна пара моих прапрапредков — это Юзеф Шварц и Анна, урожденная Люзинская, вторая — Игнатий Борковский и Юлианна, урожденная Михалик. Дочка Игнатия и Юлианны, тоже Юлианна, урожденная Борковская, вышла за Кароля Бекера, это и были мои прадедушка и прабабушка. Может быть, именно этот Кароль приехал из Германии и по-польски не понимал. Следующее поколение языком овладело уже в совершенстве, потому как сын Кароля, мой дедушка, был в нашей стране учителем.
Дедушка Павел женился на бабушке Хелене, дочери Паулины Кох, урожденной Шварц, внучке Анны Шварц, урожденной Люзинской.
У бабушки Хелены были две сестры — тетя Юзя и тетка Стаха. Тетка Стаха осталась в девушках, тетя Юзя вышла замуж и родила двоих сыновей — Метека и Стефана. Кроме сестер, у бабушки были еще трое детей, двое сыновей и одна дочь. Младший из сыновей женился на моей матери.
Легко заметить, что я упрямо пишу о бабках и прабабках, а про дедушек-прадедушек — молчок. Конечно, они тоже существовали, но доминирование женщин в моей семье, и по мечу и по кудели, до сего дня настолько сильно, что мужчины вообще почти не считаются, хотя им не чуждо было все человеческое: это были сильные характеры, личности, образованные люди, временами случалось, даже денежные.
Но, все как один, они, по таинственной прихоти судьбы, слыли людьми кроткими, с голубиным сердцем и ангельским характером, крепко сидевшими под каблуком этих кошмарных баб.
Смешных историй из детства моего отца я не знаю, некому было мне о нем рассказывать. Мой отец окончил так называемое торговое училище, потом что-то там еще и получил профессию бухгалтера. Возможно, отец был бухгалтером широкого профиля, но главным образом сидел в банках, обладая двумя достоинствами, бесценными для его работодателей: профессионализмом и совершенно сверхчеловеческой честностью, порой рассудку вопреки, потому что он в жизни обогатил множество разных людей, а вот себя, скорее, наоборот.
С моей матерью он познакомился на каком-то утонченном светском приеме, скоропалительно влюбился и, получив повышение по службе и страшно этим гордясь, осмелился сделать ей предложение. Как-то сразу после этого ему предложили должность директора филиала сберегательного банка в провинции, точнее, в Груйце, и отец согласился, явно подстрекаемый на то своей невестой.
Матушка упорно утверждала, что вышла замуж, чтобы удрать из дому. Бабушкой она была сыта по горло. Факты — вещь упрямая, бабушка была деспотичная, слегка скандальная, терроризировала семью просто машинально, и все три дочери боялись и слушались мать, по-разному на нее реагируя. Тереса, сжав зубы, терпела тиранию, моя мать подчинялась бабке без малейшего сопротивления, а Люцина бунтовала изо всех сил. Отдаленность от бабушки могла принести изрядное облегчение, а Груец все-таки другой город.
Второй в очереди, чтобы вступить в брак, оказалась Люцина. Как я полагаю, из чувства противоречия она записывалась во все довоенные коммунистические партии, жених-то у нее был коммунистом. Он ходил в развевающемся красном галстуке, и бабушка заявила, что скорее у нее кактус на ладони вырастет, чем Люцина выйдет за такого замуж. Вот Люцина как раз взяла да и сочеталась с ним законным браком.
Тереса вышла замуж за Тадеуша уже во время войны. Женаты они были всего пару месяцев, потом Тереса потеряла мужа из виду, и встретились они только через восемнадцать лет. Но все равно: Тереса, должно быть, единственная из трех сестер вышла замуж по влечению сердца, а не назло бабушке.
Очень может быть, что моя матушка мечтала избавиться от сестрички. У Люцины, в детстве довольно спокойного создания, теперь возникали сатанинские задумки, которые она немедленно воплощала в жизнь. Моя мать частенько вспоминала о сестре с горечью и раздражением. Именно поэтому, учитывая карьерный рост отца и его груецкое директорство, отъезд оказался для мамы форменным благословением. С одной стороны, она оторвалась от семьи и жила мирно и спокойно, а с другой — приезжала в Варшаву только тогда, когда ее душеньке было угодно, и не губила молодость в провинции.
К домашнему хозяйству мамочка пока была не очень-то приспособлена, в родительском доме она не научилась почти ничему. Может, немножечко из лени, но в какой-то мере из-за работящей бабушки, которая любила все делать по-своему. Однако мама быстро освоила приемы разумного хозяйствования и учила уму-разуму всех домработниц, которые в результате становились шикарно вышколенной прислугой.
Чувствуя себя теперь свободной, взрослой и замужней, что в какой-то степени поубавило ее страх перед бабушкой, мама кучу времени проводила в Варшаве, в родительском доме. Деньги у нее были, отец неплохо зарабатывал, и матушка покупала всё, что душе угодно. Отца обслуживала та самая вышколенная прислуга, и все было замечательно.
