— Что ты здесь делаешь? — спросил он.
— Сижу на пароме, пью кофе.
— Почему мы всегда цепляемся к словам?
Бертиль Рингмар отпил кофе.
— Я думаю, потому, что мы обращаем внимание на их значение. — Он поставил чашку. Винтеру было видно его отражение на блестящей поверхности стола. Там он выглядел значительно лучше. — Ездил к Матсу? — поинтересовался Рингмар.
— В некотором роде.
Рингмар молчал.
— Он помер, — сказал Винтер.
Бертиль Рингмар вцепился в чашку, его кинуло в жар, потом в холод.
— Прощание оказалось целым действом, — сказал Винтер. — Я не знал, что у него было столько друзей. Родственник только один, но друзей очень много.
Рингмар по-прежнему молчал.
— Я ожидал увидеть в церкви в основном мужчин, но и женщин пришло много. Может, их было даже больше.
Рингмар уставился на что-то за спиной Винтера — наверное, тоже на башню церкви.
— Чертова напасть, — наконец сказал он. — А ты мог бы и позвонить мне.
— На Канарские острова в середине твоего отпуска? Матс был настоящим другом, но я справился с потерей сам. Или я только сейчас начинаю ее осознавать.
Они помолчали, слушая гул моторов.
— Болезней у него было несколько, — сказал Винтер после паузы. — Умер он от воспаления легких.
— Ты знаешь, что я имел в виду.
— Да.
— У него давно была эта дрянь.
— Да.
— Черт возьми.
— Какое-то время мне казалось, что он надеется выздороветь.
— Он говорил тебе об этом?
— Нет. Но я догадался, что он на это рассчитывал. Бывает, что все надежды растаяли, и вдруг сильное желание творит чудеса. Даже я в это поверил на несколько минут.
— Понимаю.
— А потом он взял на себя все грехи. После этого говорить уже было не о чем.
— Ты, кажется, говорил, что в молодости он хотел стать полицейским?
— Разве я это говорил?
— По-моему, да.
Винтер откинул пряди со лба, а потом застыл, обхватив рукой шею.
— Это, наверное, когда я пошел в школу полиции. Или когда только говорил о поступлении.
— Возможно.
— Но это было давно.
— Да.
Паром задрожал, как будто его пробудили ото сна в проливе. Пассажиры собрали вещи и держали плащи наготове.
— Его бы могли охотно взять, — сказал Рингмар и посмотрел на локоть соседа, болтавшийся рядом с его головой.
Винтер отпустил шею, положил руки на стол.
— Я читал, что в Англии искали гомосексуальных полицейских, — сказал Рингмар.
— Им нужны были полицейские с гомосексуальными наклонностями, или геи, которых бы они стали учить на полицейских?
— Какая, собственно, разница?
— Тоже верно.
— Альтернативные культуры очень развиты в Англии. Это расистская и сексистская страна, но они понимают, что полиция должна не отставать от развития общества.
— Конечно.
— Мы, может, тоже возьмем педика.
— Тебе не кажется, что он у нас уже есть?
— Я имею в виду — который не боялся бы об этом сказать.
— После пережитого сегодня я думаю, что не стал бы скрывать, если бы был геем.
— Хм…
— А может, я и раньше так думал. Да, наверняка бы не скрывал.
— Угу.
— Держаться особняком — это ошибка. Как будто ты виноват за все грехи человеческие. Ты тоже берешь на себя чужую вину. — Винтер посмотрел на коллегу.
— Да, — сказал Рингмар. — Вина меня переполняет.
Компания у большого окна опять пребывала в нерешительности — не разразиться ли песней свободы, но все-таки тягости бытия перевесили. Паром миновал маяк. Винтер смотрел в окно.
— Не пойти ли нам на палубу поприветствовать город? — сказал он.
— Там холодно.
— То, что мне надо.
— Понимаю.
— Ты уверен?
— Не испытывай моего терпения, Эрик.
День был блеклым и уже клонился к старости. Палуба для автомобилей мерцала матовым угольным блеском. Серые скалы вокруг толстого туловища парома сливались с небом. Не так легко понять, где заканчивается одно и начинается другое, думал Винтер. Внезапно человек оказывается на том свете, сам этого не зная. Один шаг со скалы — и ты на небесах.
Когда паром, пригнувшись, проползал под мостом, вечер был уже здесь. Вдоль берега светились огни города. Рождество окончилось, и снег частично уже сходил. Прихвативший мороз зафиксировал страшные черные пятна земли, как на фотографии.
— Кого ни спроси, скажут, что конец января — самое отвратительное время в году, но когда оно наступает, оказывается, что оно не более мерзко, чем все остальное, — сказал Рингмар.
— Ага.
— То есть человек живет круглый год то ли одинаково паршиво, то ли, наоборот, как принц, — продолжал Рингмар.
— Да.
— Хотел бы я быть принцем.
— Разве все так ужасно?
— Когда-то давно я думал, что я кронпринц, но это оказалось неправдой.
Винтер не отреагировал.
— Вот ты — вылитый кронпринц, — сказал Рингмар.
Винтер молчал.
— Тебе сколько? Тридцать семь? И стал комиссаром в тридцать пять? Как в сказке.
До них стали доноситься звуки города.
— Ты это заслужил, Эрик, все нормально. Но если я сам на что-то еще и надеялся, то после этой конференции все надежды улетучились.
— Что за конференция?
— Скорее, это был тренинг для тех, кто хочет продвинуться дальше.
— А, да, вылетело из головы.
— Тебе-то это ни к чему.
— Это точно.
Винтер смотрел на шоссе на берегу. Машины мелькали, как проворные и шумные светлячки.
— На самом деле я не карьерист, — сказал Рингмар.
— Почему ты тогда так много об этом говоришь?
— Чтобы справиться с разочарованием. Иногда оно настигает даже тех, кого в целом устраивает скромный жребий.
— Но ты же, черт возьми, тоже комиссар.
Рингмар не отреагировал.
— У тебя важная роль защитника общества. Это большая ответственность. Ты не принц, но ты герой.
Эрик глубоко вздохнул. Ветер колол лицо, как будто он был с крупной солью. Паром надвигался на причал.
