— А у Болгера, значит, другие мотивы, — сказал Рингмар, не глядя на Винтера.
Теперь молчал Винтер.
— Они использовали друг друга, — продолжал Рингмар. — Двое психов, но на разный лад.
— Я звонил матери, — вдруг сказал Винтер.
— Что??
— Я позвонил матери и спросил ее о том, что было двадцать лет назад. Она вдруг стала острой как бритва.
— Острой как бритва?
— Я спросил ее о том, чего не мог видеть или понимать из-за возраста, и она частично дала ответы на мои вопросы.
— О тебе и… Болгере?
— О том, какой он был. Что произошло тогда. И потом.
— А что произошло?
— Он был болен.
— Он действительно тебя ненавидел? — спросил Рингмар, тут же подумав, что трезвым он бы такой вопрос не задал.
— Я не могу ответить на этот вопрос.
Они помолчали. Рингмар отхлебывал пиво.
— Но он хотел встретиться со мной на моем поле. Это было единственное, что занимало его мысли. Он решил проверить меня в моем деле. Так мне кажется.
Рингмар предпочел не развивать тему.
— Музыка кончилась, — сказал Винтер.
— Что?
— Я пойду поставлю другой диск.
— Что это еще такое? — спросил Хальдерс.
— Чарли Хаден и его «Квартет Вест», — ответил Винтер.
— Хорошо играют.
— Да.
— Хотя и джаз. Это ведь тоже называется джаз?
— Это бессмертные мелодии Америки сороковых и пятидесятых годов.
— А конкретно?
— Да, это джаз.
Ян Меллестрём делился с женской половиной своего отдела переживаниями по поводу последнего романа. Ханне и Анета слушали. Сара Хеландер держала его за руку, выражая сочувствие.
Винтер сидел на полу рядом с Ханне.
— Я просто пошутил, — жаловался Меллестрём. — Она взяла камень и кинула его в море.
— А луна светила?
— Чего?
— Это был вечер при лунном свете? — повторила Анета.
— Я не помню, честно говоря. Так вот, она бросила камень, а я говорю: «А ты знаешь, что этому камешку потребовалось десять тысяч лет, чтобы вылезти сюда, на берег?»
— Ой… — сказала Сара Хеландер.
— Это в самом деле так ужасно? — спросил Меллестрём.
— Ничего страшного, Ян, — сказала Анета.
— Но она как раз отреагировала, как будто я сказал что-то страшное. Она обиделась и разозлилась. И у нас уже никогда не было так, как раньше.
— Шеф, можно, я возьму этот диск послушать? — раздался голос Хальдерса.
Винтер и Ханне Эстергорд вместе спустились на лифте и перешли через дорогу в темный Ваза-парк, где их встретила железная наковальня, которая к рассвету превращается в фонтан. Винтер обернулся и посмотрел на свои окна — там горел свет, и ему показалось, что он увидел на балконе мелькнувший конский хвост Макдональда. А на звездном небе им удалось найти комету.
Апрель приближался к маю, и ночь была уже не такая черная.
Эрик поднял с тропинки камешек и мягко кинул его на газон.
— Ему понадобилось десять тысяч лет, чтобы перебраться от обелиска к скамейке, — сказала Ханне, улыбаясь.
— Пойдем туда, — сказал он.
— Подожди.
— Что такое?
— Как ты себя чувствуешь, Эрик?
— А что, завтра будет новый день и все такое.
— Я имею в виду, что ты чувствуешь.
— Мне лучше, чем можно было бы ожидать, как ни странно.
— О чем ты думал последние дни?
— О жизни, и час назад Фредрик объяснил мне, в чем ее смысл.
— Как вовремя.
— Несомненно.
Мимо проехала машина.
— Какое-то время я думал, что буду чувствовать себя виноватым за все. Косвенно, возможно, вина лежит на мне… Но предотвратить это было нельзя. Все-таки мы остановили Юхана Болгера. Иначе бы он продолжал.
— Да.
— Он хотел продолжать и одновременно хотел, чтобы это все кончилось.
Ханне молчала.
— Я думаю, я начинаю приходить в себя, — сказал Винтер.
Они подошли к обелиску, поставленному в честь Торгни Сегерстедта, и обошли его кругом.
— Шестигранник, — сказал Винтер.
— Кажется, у него четыре грани.
— Нет, у этого шесть.
— Они сливаются.
Ханне с трудом разобрала надпись на постаменте: «Свободные птицы прокладывают путь в пространстве. Не все достигнут своей цели».
Они вернулись к скамейкам. Ханне села. Винтер опустился на землю и положил голову ей на колени. Наверху слышалось хлопанье крыльев.
— Ты хочешь помолиться? — спросила она.
— Я уже произношу мою молитву. В свободном стиле.
На дереве копошились птицы.
— Объясни мне, — попросил он.
— Потом.
— Я хочу, чтобы ты объяснила все.
— Стало уже намного теплее, — сказала она.
