Скайлз недоверчиво пощелкал губами.
— Допустим, Горли. Допустим. Допустим, наша красотка Мэгги — затраханный жизнью русский еврей. Я, кстати, прямо сейчас позвоню Перкинсу и уточню. Допустим, ты попал в точку и идентифицировал это… человеческое существо. Поздравления. Но ради Иисуса, причем тут интервью? Она… он же двух слов не вяжет.
— Это по-английски.
— Допустим, ты решишь проблему перевода с русского. Это не проблема. Но скажи мне, Горли, скажи старому черному придурку, зачем тебе каша из его головы?
Горли Томсон поднял глаза на собеседника, и тот вздрогнул.
— Мне интересно, — очень серьезно сказал Томсон, — что расскажет о себе и своей стране человек, который не помнит толком ни того, ни другого. Который не в состоянии отделить иллюзию от факта и воспоминание от мечты. Одна просьба, Джерри. Две. Не звони Перкинсу и обменяй билет Мэгги на более поздний срок.
— Хорошо, — сказал Скайлз, подумав добрую минуту.
Глава 3. Мэгги вспоминает Россию
Ясным погожим утром дверь в палату Мэгги открылась и в нее вошли гуськом четверо мужчин. Один из них попробовал так и сяк обратиться к больной девушке на не известном ей языке, потом пожал плечами и сказал другому, вероятно, начальнику:
— Ну, Горли, я догадываюсь, она не говорит по-русски.
— Приятно, — отозвался тот слегка ошарашенно и поправил на носу красивые роговые очки. — Я думаю, Вячеслав, ты свободен до завтра.
Оставшиеся трое обсели Мэгги со всех сторон и посмотрели на нее соболезнующе.
— Хорошо, Мэгги, — сказал тот, которого только что ушедший назвал как-то на букву «г», — можем мы с вами поговорить немного?
— Да, — произнесла Мэгги дохло.
На этих словах второй мужчина бдительно взглянул на показания приборов, а третий уверенным движением включил диктофон.
— Ваше имя, пол, национальность.
— Мое?
— Уверен.
Мэгги так сморщила лицо, словно ей показали операцию на кишечнике.
— Болит голова, — ответила она уклончиво. Потом ее мордашка просияла, и ладонь под одеялом заскользила к середине тела. Горли понял ее намерение и покачал головой.
— Нет. Это не необходимо. Как вы помните.
— Никак не помню.
— Приятно. Может быть, у вас есть какие-то просьбы.
— Да. Я хочу гамбургер.
Горли вполголоса распорядился — и его ассистент потек в путь за гамбургером.
— Скажите, Мэгги, вы ведь не против, если мы вас первое время будем называть Мэгги?..
— Уверена.
— Итак, Мэгги, вы любите свою страну?
— Да. Очень много.
— Расскажите о ней. Что помните и как помните.
Мэгги посмотрела в угол палаты и начала монотонно говорить, словно читала с медленно бегущей строки.
— Моя страна очень большая. Она такая большая, что никто еще не проехал ее из конца в конец, а те, кто проехали, уже одним этим вошли в ее историю и дали ее окраинам свои имена. Она такая большая, что даже когда от нее по исторической случайности отпадают целые края и области, она не становится меньше. В середине ее нет ничего, одни мили. По ее великим рекам идет лес, а навстречу ему, против течения, прется на нерест лосось. Он продирается прямо сквозь лес, застревая в дуплах, напарываясь на острые сучья, обдирая чешую о шершавую кору. И тогда даже с берега видно, какая розовая вода.
— Иисус! — прошептал, крупно дернув плечами, врач. — Чтоб тебя!
Томсон выразительно взглянул на врача, и тот заткнулся.
— А расскажи, Мэгги, пожалуйста, на чем там чаще ездят, на оленях или на собаках.
— По узким улицам удобнее на собаках, а по проспектам — на оленях. Олени подобают руководителю среднего звена. Когда два встречных оленя сцепляются рогами, образуется пробка. Погонщики стоят и спорят, чей олень неправ. На много миль олени встают или вынуждены двигаться по брюхо в глубоком снегу. По верху снега ледяная корка. Олени разрезают ее собой. На вспоротом снегу остаются розовые разводы. Собаки бегают и кусают оленей за икры. Лица цепенеют на морозе. Обыкновенно человек в середине пробки забывает, куда ехал, и даже когда можно ехать дальше, стоит и вроде бы думает. Иначе, когда у оленей гон. Тогда собак не допускают на проспект, а олени мчат экспрессами, а если сталкиваются рогами, то все равно не останавливаются, а только искры и обломки рогов. Потом их собирают и обрабатывают, как янтарь. А еще выделяют специальное молоко.
— Хорошо, — сказал Томсон, внимательно глядя в глаза Мэгги. — А скажи, девочка, у тебя был жених?
Мэгги, не отвечая, смотрела в глаза Горли, потом ее глаза наполнились слезами, а потом слезы стали вытекать и капать на белую подушку.
— Мэгги, дорогая, если я…
Но тут врач довольно грубо оборвал Томсона, указав ему на угрожающие колыхания стрелок на приборах. Мужчины быстро собрались и вышли. В коридоре им встретился посыльный с гамбургером; они передали гамбургер бедной Мэгги через старшую сестру.
Глава 4. Побег
Когда назавтра те же четверо, постучав, вошли в палату Мэгги, ее кровать была наспех застелена, а на окне металась штора.
— Вышла в дабл, — предположил вполголоса Томсон, — подождем.
Когда через полчаса Мэгги не появилась, Томсон начал беспокоиться.
— …у Фергюсона подача как у моей бабушки. Я скажу тебе больше: у него нет подачи. Если против него выставить слепого инвалида корейской войны и обещать ему, что его расстреляют, если он отобьет, он все равно отобьет, потому что Фергюсон так подает, что человек не может не отбить. Если он от смеха уронит биту, то отобьет концом. Ты можешь выколоть мне глаза, если эти глаза увидят, как Фергюсон подаст и эту подачу не отобьют. Если он уедет в Йеллоустон и подаст там на пустынной поляне, то и там найдется траханный опоссум, который отобьет эту подачу. Я скажу тебе больше: если Фергюсон сморкается с борта катера в воду, парализованный тунец отбивает хвостом соплю. Это судьба. Это больше чем судьба. Если бы я встретил того кретина, который посоветовал Фергюсону заняться бейсболом…
Диктофонист слушал врача, приоткрыв от избытка внимания рот и не упуская ни слова.
— …но Фергюсон просто профессор по сравнению со Спаркеттом. Когда я вижу, как Спаркетт ковыляет на поле со своей рыхлой спиной, как почва в Мэриленде, опираясь на биту, потому что иначе он рассыпется в вонючую труху, я плачу слезами, едкими как муравьиный уксус. Когда фамилию Спаркетта в составе команды заносят в компьютер, он автоматически распечатывает ей протокол с поражением. Если бы Фергюсон подал на Спаркетта, Господа Бога хватил бы инсульт, потому что подачу Фергюсона невозможно не отбить, а Спаркетт не может отбить ничьей подачи. Мир бы рухнул, не продравшись сквозь это противоречие. Сириус бы протух…
