Ну так вот, Эрик посмотрел на меня этим самым «фирменным» взглядом, и я решила, что на один вечер стану его Золушкой. Надела лучшее платье и вошла в образ феи-крестной. Пусть получит самую волшебную ночь в своей жизни. Я превращу лягушку в прекрасного принца. И вот я, в шикарном наряде, сижу посреди комнаты на старом деревянном стуле, снимаю трусы и раздвигаю ноги, как Шарон Стоун в «Основном инстинкте». Мне так давно хотелось это проделать! Прямое попадание! Эрик реагирует, в точности как коротышка из фильма. Правду говорят, что стереотипы у нас в крови! Зрачки у него расширяются, как будто их залили пилокарпином. Вот так же алкаши в пивной на Молсон-драй радуются, заметив наконец музыкальный автомат. Боже ты мой, как же мне необходимы подобные взгляды! Всегда. Все время. Это мой живительный эликсир, горючее, на котором я разогреваюсь.
Легкое, точно рассчитанное движение плечом — и тонкая шелковая бретелька падает, обнажая грудь. Эрик, не в силах больше сдерживаться, прыгает ко мне, как акробат в «Цирке Солнца», только у него нет ни трапеции, ни обруча.
— Не двигайся, Эрик. Стой, где стоишь.
Главное, чтобы он замер на месте, окаменел, чтобы смотрел на меня как можно дольше. Пусть блестят его глаза, чтобы я чувствовала себя первой красавицей мира, чтобы смогла забыть, какой он урод и какая я кретинка.
— Господи! Сисси! Сисси! Какая же ты красивая! Черт, черт, черт! А кожа какая белая… О Боже, Боже мой!
— Кончай причитать! Чего раскудахтался, как Дед Мороз. Замолчи и слушай меня, Эрик. Ты будешь делать то, что я тебе скажу. Все, все, все. Договорились?
— Конечно.
— Я хочу, чтобы ты лег и просто смотрел на меня.
Я встала и вставила кассету в магнитофон, который всегда ношу с собой. Без музыки я никакая. Вся моя жизнь проходит под озвучку. Для каждого места, для всех людей у меня своя музыка. Сейчас я поставила аккомпанемент для выполнения тяжелой работы: промышленная тема. Стриптиз под музыку «Министры». Пора! Я уже почти завелась! Его глаза и выпивка. Мы нехило приложились. Насосались всякой дряни, но вволю, и закосели. Когда зальешь глаза, мир становится разноцветным, даже спинка стула — и та кажется интересной. Я жахнула как минимум три стакана красного подряд. Быстрее, быстрее, говорила я себе, оседлав Эрика, тебя должно повести, старушка. И мне это удалось — на три счета. Алкоголь действует на меня, как пары эфира в кабинете дантиста. Рвать, правда, мне предстояло не зуб — но это почти одно и то же.
Почему я это делаю? — спрашивала я себя, раскорячиваясь на нем. Зачем опять влезаю в дерьмо? Как всегда, как со всеми? Чер-р-рт, как я хороша! У-ух, ну и лапочка же я! Ну же, ну же, ну же!
Мой стакан пуст. Платье съехало на ляжки. Я размахиваю руками, задираю ему свитер, чтобы потереться сиськами об его огромный, весь в складках, живот. У-у-ух! Еще стакан вина. Быстрее, быстрее. Ну вот, сработало. Эрик кажется мне почти красивым, мне хорошо.
На этом самом месте Эрик не выдерживает, и мне сразу хочется его убить. Стоит мужику начать контролировать ситуацию, и во мне просыпается зверь, я жажду воткнуть ему в живот хлебный тесак, раскромсать, на хрен, жирное тело. На мгновение я задаюсь вопросом: сильнее ли течет кровь у жирдяев, трудно ли прорезать слой сала или они просто сдуваются, как воздушные шары? Псшштспшуут! Господи, до чего ж смешно представлять себе Эрика, мотающегося по воздуху влево-вправо! Впрочем, веселье мое быстро заканчивается. Он наконец содрал с меня платье. Я закрываю глаза и позволяю ему ласкать меня.
Он был со мной нежен. Очень нежен. Руки, скользившие по моей коже, напоминали лапы мягкой игрушки. Он едва прикасался ко мне — так, слегка задевал. Боялся все испортить — это было ясно — вот и растекался медом. Я люблю, когда мужики проявляют внимание. Кажется, будто они меня уважают, боятся обидеть, спугнуть, чтобы я не сбежала — в другую страну, в иную галактику. Я люблю думать, что кто-то дорожит мною. Мне всегда казалось, что матери не было до меня никакого дела. Не зря же она время от времени пряталась где-то внутри собственной больной головы, куда путь мне был заказан, значит, плевать на меня хотела. Мама могла неделями вот так отсиживаться у себя в башке, уставясь на меня пустыми, полными тоски глазами. От этого взгляда я и сама почти заболевала. Неделями она сидела в кресле-качалке, не раскачиваясь, и пялилась на меня. Молча. Ни одного слова. Тишина. Разве что дребезжание холодильника, да колонка горячей воды в ванной у соседа сверху, да шуршание орешков в зеленых бархатных кафтанчиках, раскатившихся по моим рисункам. Ни одного слова утешения не слетало с ее губ. А я сидела на полу у ее ног и рассказывала ей истории, и разыгрывала спектакли с участием моих кукол или человечков «Фишер Прайс». А она их даже не понимала — из-за своих проклятых дефектных гормонов, мерзких просроченных гормонов.
Эрик тихонько захватил губами мой сосок и принялся лизать его. Я ничего не чувствовала, и меня это утомляло. Я не издавала ни единого звука и надеялась, что он все поймет и станет поактивнее. Так нет же! Он «настаивал» на своей чертовой нежности. Лизун гребаный! Не люблю, когда приходится раскрывать в постели рот и объяснять, что надо делать. Я не сильна в общении — мало об этом знаю. Единственный пример «парного» общения, который был мне доступен — отношения между матерью и отчимом, — укладывался в две фразы:
Да пошел ты на хрен, жалкий грязный кобель! Сама катись, костлявая психопатка! К чему я все это рассказываю? Это же вранье! Я все придумала. Вот ведь несчастье, все время несу всякую чухню! Мой отчим никогда не стал бы так разговаривать с моей матерью. Вот уж нет! Он вообще разговаривал в основном со стенкой — так ему казалось, что его хоть кто-то понимает. И мама тоже не стала бы ему отвечать в подобном стиле. Моя мамочка олицетворяла собой всю милоту мира! Очарование, заключенное внутрь бактериологической бомбы, готовой взорваться в рожу первому встречному, — вернее, первой встречной, то есть мне. Я проходила мимо и — трах! — бомба разлеталась в мелкие дребезги. Эй, ты там! Тебе не следовало находиться не в то время не в том месте, маленькая любопытная мышка. Не нужно было совать нос в чужие дела, бесполезное ты существо! А теперь я заражена и буду веками таскать за собой мамочкины гены — как горб.
А Эрик все еще нежно сосал мою грудь, и вот я уже завелась, раздражилась по пустякам.
— Эрик, действуй поактивней, прошу тебя.
Наконец-то. Он послушался, вот только удовольствие было наполовину испорчено, потому что пришлось-таки раскрыть рот и мой куклобарбиевский голосок привел меня в сознание, напомнил, что я трахаюсь в убогом гостиничном номере, а отнюдь не во дворце. С самым уродливым на свете толстым коротышкой, который вот-вот приступит к «делу». Вина! Быстрее! Вина! Я уже готова была сделать первый глоток, но тут Эрик выхватил стакан и вылил на меня содержимое. Я подумала — какое расточительство! В Бангладеш люди пачками мрут от голода. Потом он начал слизывать вино с моей кожи. Не слишком оригинально. Растиражировано в энном количестве фильмов. Но все равно возбуждает — особенно если партнер одновременно шарит у тебя внутри шаловливым пухлым пальчиком. Я снова закрыла глаза. Мне и правда было хорошо. Почти так же хорошо, как в тот раз, когда один профессор проделал со мной то же самое в пустой аудитории университета Старого Монреаля.
