Они молча ехали от Оквудского кладбища через Бэптист-Боттомс, мимо старого трейлерного парка и по мосту через реку Чикасо прямо на Шестую улицу. Взгляд Лилли Мэй задержался на ржавых распахнутых воротах бывшего трейлерного парка. Она много лет прожила там, в маленьком двухкомнатном трейлере с дочерью Шарон, кроме которой детей у нее не было. Каждое утро в половине шестого она ехала в своем старом «рэмблере» из трейлерного парка Майера на западный берег Чикасо и через весь город на Магнолия-авеню, к поместью Ноблов. И каждый вечер в половине восьмого возвращалась на другой берег реки, разделяющей город на имущих и неимущих.
Они с Шарон принадлежали к неимущим, и Лилли Мэй до сих пор винила себя в неистовом, неудержимом стремлении Шарон любым способом вырваться из бедности.
Джонни Мак Кэхилл был самым известным из неимущих. Представители местного светского общества не просто презирали этого парня; они ненавидели его. Он не выказывал ни малейшего почтения к их чванливой иерархии и не раз утирал им нос. Но когда Джонни Мак вошел в их мир, стал соблазнять их женщин и смеяться им в лицо, они сурово его наказали.
Он поклялся, что никогда не вернется в Ноблз-Кроссинг, однако Лилли Мэй молила Бога, чтобы ее неподписанное письмо заставило его вернуться. Если он вернется, поднимется черт знает что, поскольку многие считают его мертвым. Но Уиллу если когда и нужен его настоящий отец, то именно сейчас. И если Джонни Маку нужно отблагодарить мисс Лейн за спасение жизни, то сейчас самое время.
Лейн стояла на пороге комнаты Уилла. Свет в коридоре отбрасывал мягкие тени на кровать и длинную, стройную фигуру ее спящего ребенка. Джон Уильям Грэхем, несмотря на шестифутовый рост, все еще был ребенком. Приближающимся к зрелости, к взрослости, переполненным энергией будущих гормонов.
Он во многом походил на отца. Был слишком уж красивым. Черноволосым и черноглазым. Рослым и худощавым. И обладал неотразимой улыбкой, привлекавшей внимание всех юных девушек в Ноблз-Кроссинге. Но Уилл был также и ее сыном, и она воспитывала мальчика в любви, беззаботности и богатстве, неведомых ее отцу. Она привила своему любимому Уиллу чувство чести, достоинства и уважения к другим, которого Джонни Маку недоставало.
И душой, и разумом она была неспособна отделять отца от сына, и теперь, когда Уилл стал копией юного Джонни Мака, Лейн поняла, как нелепо было думать, что она сможет навсегда сохранить в тайне, кто его отец. Не будь Кент тоже рослым и темноволосым, кто-нибудь давно бы догадался об истине. Может, если бы это произошло, им всем было бы лучше.
Конечно, задним числом виднее. Начнись все заново, разве она стала бы лгать Кенту, позволила б ему считать Уилла своим ребенком? Хотя с тех пор, как они перестали быть детьми, Кент был в некотором роде ее обожателем, она никогда не испытывала влюбленности в него. Подчас даже сомневалась, что он ей нравится. Родители их были друзьями — занимали в обществе одинаковое положение и состояли в дальнем родстве. Обе семьи упивались мыслью, что когда-нибудь единственный сын Грэхемов и единственная дочь Ноблов объединят два самых богатых и дольше всех проживающих в округе семейства.
И, несмотря на все заверения Кента, она сомневалась, что он когда-нибудь ее любил. Да, он желал ее, неотступно преследовал, отпугивая большинство молодых людей, проявлявших к ней интерес. Хотел жениться на ней, обладать ею, властвовать над ней, но никогда не любил. А когда понял, что, даже будучи его женой, она так и не станет полностью принадлежать ему, вожделение к ней постепенно перешло в ненависть.
Лейн стояла над кроватью Уилла и наблюдала, как он дышит, почти так же она стояла над его колыбелькой и пристально смотрела, как его маленькая грудь вздымается и опускается в успокоительном ритме. С первой секунды, как взяла на руки, она любила его и знала, что сделает все возможное — заплатит любую цену, — чтобы он всегда был безмятежным, благополучным, счастливым, Ни разу за четырнадцать лет она не смотрела на Уилла, не вспоминая при этом о Джонни Маке.
«О, вы были искусны, леди, — сказал ей Кент. — Убедили меня, что Уилл — мой ребенок. Но мне следовало б понять. Догадаться. Я видел, как ты обходилась с ним, как обожала его. Ты никогда не питала бы таких чувств к моему ребенку. Господи, всякий раз, глядя на Уилла, ты думала о Джонни Маке, разве не так?»
Лейн убрала черный как смоль локон со лба Уилла.
— Господи, не дай ему вспомнить, что произошло в тот день, когда погиб Кент, — прошептала она.
— Пусть эти воспоминания останутся навсегда погребенными. Даже если мне придется всю жизнь провести в тюрьме, пусть будет так. Только позаботься об Уилле. Все, кроме его судьбы, не важно.
* * *
Кладбище было темным и тихим. Лунный свет лился на большой, искусно высеченный памятник и свежую заваленную цветами могилу. Джон Кент Грэхем. Единственный сын у матери. Но не единственный у отца.
Умный. Красивый. Обаятельный. Человек, которого любили, лелеяли, желали. Мир лежал у его ног, словно дар богов. И он разбазарил этот дар, словно бессмысленный пустяк. Он брал все и ничего не давал.
Темная фигура опустилась на колени, рука в перчатке погладила надгробный камень. Красивый, но холодный.
В точности такой, каким был Кент.
Кент, умевший очаровывать и соблазнять, умевший использовать людей и не позволявший использовать себя. Кент, обладавший всем, чего может пожелать человек, и слишком глупый, чтобы это ценить.
— Ты был жалким сукиным сыном! И прекрасно, что ты мертв. Слышишь? Прекрасно, что ты мертв!
Фигура поднялась с земли и огляделась, не наносит ли еще кто ночной визит любимому покойнику.
Все будет хорошо, пока Уилл не вспомнит, что произошло в тот день. Если память вернется к нему, придется заняться им тем или иным образом. Может, к всеобщему благу, мальчику повезет, и он никогда не сможет припомнить обстоятельств убийства своего отца.
Отца Уилла. Ха! Никто, прежде всего Кент, не подозревал, что Уилл — сын другого человека. И не просто другого, а незаконнорожденный отпрыск Джонни Мака Кэхилла.
Что испытывал Кент, осознав, что ребенок, которого он воспитывал, как собственного, мальчик, носящий его фамилию и обращающийся к нему «папа», в действительности сын самого ненавистного ему человека?
Ирония судьбы. Поэтическая справедливость. Что посеешь, то и пожнешь.
Интересно, Джонни Мак, черная душа которого наверняка горит в аду, приветствовал Кента, когда тот появился? Улыбнулся своей треклятой обаятельной улыбкой и посмеялся последним над Кентом?
В ночной тишине раздался негромкий, приглушенный смешок. Одинокая фигура плюнула на могилу Кента Грэхема, повернулась и зашагала к кованым воротам.
Глава 2
Моника Робинсон глубоко вздохнула, быстро провела рукой по коротким каштановым волосам и вошла в зал, заполненный цветом хьюстонского общества. Остановила проходившего официанта, взяла с серебряного подноса бокал шампанского и отпила глоток. Великолепное. Ей нравился вкус шампанского. Особенно дорогого. Отпив еще, она немного подержала вино во рту, прежде чем проглотить.
