– Спасибо, – отвечаю я.
Я подцепляю ложкой большой зеленый кубик желе, но у меня так дрожит рука, что я не успеваю донести его до рта, и желе шлепается обратно на тарелку.
– Вам бы следовало разрезать его пополам, – советует женщина. – Он слишком большой.
Я пытаюсь определить, нет ли в ее словах сексуального намека, но уверенности у меня нет.
– Да, следовало, – соглашаюсь я и кладу ложку.
В первый раз с тех пор, как женщина села, она улыбается. Указывая на книгу, лежащую на столе, она спрашивает:
– Что вы читаете?
– «Обитель радости».
– Хорошая книга?
– Да, великолепная. Вы не читали?
Она качает головой и задает следующий вопрос:
– Вы работаете неподалеку?
– Да, тут рядом. А вы?
– Пожалуй. Что у вас за работа? – спрашивает она.
– Боюсь, она не очень интересная. Я работаю в журнале «Экран». Занимаюсь проверкой фактов.
– Я знаю «Экран». Покупала несколько раз. Он очень занятный.
– Спасибо. – Наверно, именно так мне следует ответить. – А чем занимаетесь вы?
– Я художница.
– О, как мило! Ваши работы сейчас где-нибудь экспонируются?
– Да. – Она делает паузу. – Я работаю дома.
– Должно быть, лучше всего художникам работается дома, – говорю я, несколько обескураженный тем, что она внезапно сменила тему. – Каким жанром живописи вы занимаетесь?
– Люди. Я пишу людей.
– Я люблю людей. Я имею в виду – портреты. Они абстрактные?
– Нет. Впрочем, все в каком-то смысле абстрактно, не правда ли? Но нет, строго говоря, мои портреты не абстрактны.
– Итак, вы пишете людей. Вот почему вы сказали, что изучаете черты лица. Ведь вы их пишете.
– Да, поэтому, – соглашается она.
– Какие типажи вы пишете?
– На самом деле я не пишу «типажи», если только не называть мужчин типажом. Я пишу мужчин.
– Какого типа мужчин?
– Вообще-то я не пишу «типы» мужчин, если только не называть «типом» обнаженных мужчин. Является ли обнаженный мужчина типом мужчин? Мужчины определенного типа почти никогда не бывают обнаженными. С другой стороны, есть такие – и это тоже тип, – которые порой бывают обнаженными. К какому типу принадлежите вы?
Я пристально смотрю на прозрачную зелень желе, которое чуть заметно подрагивает между нами. Интересно, содержится ли в ее вопросе эротический намек?
– Это трудно определить, – отвечаю я. – Я никогда над этим не задумывался. Ваши работы где-нибудь экспонируются? Или я вас об этом уже спрашивал?
– Мои работы публикуются в журнале «Плей-герл». В конце журнала. В каждом номере появляются две мои картины. Иногда всего одна, на весь разворот. Они помещают там мои работы уже шесть лет.
Я погружаю ложку в кубик моего зеленого десерта и подношу ко рту.
– Итак, вы пишете обнаженных мужчин, – говорю я, ощущая зеленую сладость между языком и небом.
– Да. И мне нравится ваш рот, так что я подумала, не… не хотите ли вы мне позировать?
Я улыбаюсь ей, от души надеясь, что желатин не застрял у меня между зубами.
– Я польщен, но по одному рту нельзя судить об обнаженном теле.
– Нет, можно. Рот является ключом. Так вы будете позировать?
И она смотрит на меня с капризным видом, еще больше надув верхнюю губу. Ее сходство с Изабель Аджани в «Истории Адель Г.» поразительно. Я таю. В этот момент я готов сделать все, что угодно, для обладательницы этой верхней губки. Обычно я весьма застенчив, но эта женщина – столь желанная добыча, и меня так тянет к ней, что я, пожалуй, соглашусь ей позировать. По крайней мере я смогу попасть к ней в квартиру, а если потом струшу, всегда можно передумать в последнюю минуту насчет позирования.
– Вы хотите, чтобы я позировал вам обнаженным? – осведомляюсь я.
– Да, хочу. Я заметила вас еще вон оттуда, помните? – она указывает на стойку бара. – Я буду платить тридцать долларов в час, если вас это устроит. Это стандартная цена. Но если вы хотите больше, мы можем это обсудить.
При этих словах я съеживаюсь. Мне не хочется, чтобы у нас с ней были профессиональные отношения – только романтические. Нужно было сразу же соглашаться, пока она не заговорила о деньгах.
– Я с радостью буду вам позировать, – говорю я.
– Знаю. Я рада, – отвечает она. У нее мягкий голос, а лицо нежное и спокойное. Она лезет в свою сумочку.
– Когда вам удобно? – спрашивает она, вручая мне свою визитную карточку.
– В любое время. А вам?
– Как насчет субботы, в шесть часов вечера?
– Прекрасно, – отвечаю я, в восторге оттого, что она выбрала поздний час.
– Вы могли бы дать мне свою карточку?
Я подскакиваю на стуле, хлопаю себя по карманам и говорю:
– У меня сейчас нет при себе ни одной, но, может быть, вот это сойдет. – Я пишу свое имя, адрес и номер телефона на бумажной салфетке, подложенной под мою тарелку. Я передаю ей салфетку, и женщина берет ее большим и указательным пальцами, отставив мизинец. Пожалуй, тут есть легкий снобизм – впрочем, я в этом не уверен.
Она читает вслух:
– «Мистер Джереми Ацидофилус». – Она добавила «мистер». В то время, как она с озадаченным видом изучает мое имя на салфетке, я уже знаю, что будет дальше. Она говорит: – Ацидофилус – что-то вроде йогурта?
Ну вот, приехали. Это одна из великих драм моей жизни.
– Да, похоже на йогурт.
– С этим связана какая-нибудь история?
Правдивый ответ прозвучал бы так: «Нет, насколько мне известно». Но я, возможно, не лишен мазохизма, и поэтому говорю:
– Когда мой отец был молодым человеком, он увидел однажды это слово на упаковке кефира, и оно показалось ему очень изысканным и интеллектуальным. Он взял его себе в качестве фамилии.
Эту ложь я сочинил несколько лет тому назад, но у меня ни разу еще не хватило смелости выложить ее кому-нибудь. Единственное, на что я отваживаюсь порой, когда у меня спрашивают фамилию, – это ответить тоном Джеймса Бонда: «Ацидофилус. Джереми Ацидофилус». По правде говоря, на этот счет не существует никаких историй и даже слухов. У некоторых людей фамилия Базука, у других – Бульдозер, отчего бы кому-нибудь не называться Ацидофилусом?
Она складывает салфетку вчетверо, с едва заметной улыбкой глядя на меня. Насмешливо? Возможно. Игриво? Более вероятно. Женщина кладет салфетку в кошелек и поднимается, вновь задевая животом за краешек стола, на этот раз чуть сильнее. Два с половиной кубика моего зеленого десерта танцуют в унисон.