— Селезенка?
— Неважно что. В любом случае все кончено.
Маркус чувствовал, что голос становится гуще, будто рот полон постепенно поднимающегося теста. Он с сомнением посмотрел на Сигмунда, но, похоже, тот не собирался помогать. Казалось, друг не особенно заинтересован. Он слушал и кивал, как обычно, но в то же время будто бы думал о чем-то другом. И пока Маркус говорил, Сигмунд странно улыбался, словно где-то внутри ему было безумно весело.
— Ну да, смейся-смейся, — пробормотал Маркус. Теперь тесто во рту превратилось в кашу. — Смейся, если тебе так весело оттого, что я потерял смысл жизни.
— Я не смеюсь, — ответил Сигмунд, — я радуюсь.
— Радуешься! Чему же?
— Всему понемногу. В том числе возможности вернуть ее тебе.
— Кого?
— Да твою способность любить!
— Думаешь, ее можно вернуть?
Сигмунд кивнул и на секунду стал совершенно серьезен.
— Я почти в этом уверен. Вообще-то, мне кажется, что ты страдаешь от симптома хронической любовной опустошенности.
Маркус вздрогнул:
— И насколько это хронически?
— Время покажет.
Сигмунд посмотрел на часы. Потом быстро встал:
— Ну вот, пора переместиться на кухню и приготовить обед. Я сочинил невероятно увлекательное меню. Кроме того, у меня для тебя небольшой сюрприз.
Он подмигнул Маркусу, который попытался подмигнуть в ответ, но веки не поддавались. Он начал опасаться сюрпризов от Сигмунда. Как правило, это были экзотические блюда, им самим изобретенные.
Сигмунд фактически не только заменил ему отца, но и стал его поваром. Приготовление пищи стало его новым хобби, и он предложил Монсу профинансировать значительный продуктовый бюджет на то время, что Монс проведет в больнице.
— Восхитительное жаркое из ягненка в соусе кантарелли, возможно, на несколько минут отвлечет вашего сына от острой тоски по папе. Вы со мной согласны, господин Симонсен?
Монс, мучимый угрызениями совести оттого, что лежит в больнице по какому-то почти наверняка неопасному поводу, раскошелился на то, чтобы у мальчиков каждый день был настоящий обед гурманов.
Маркуса, в сущности, еда не очень-то и занимала. Как правило, в школу он брал яблоко и пару бутербродов — один с сыром и один с печеночным паштетом. Этого было достаточно, такая еда казалась намного вкуснее, чем маленькие бутербродики с лососем, яйцом и петрушкой или гусиным паштетом и апельсиновой цедрой, которые клал ему с собой Сигмунд. Маркус отдавал канапе Эллен Кристине или Муне. Тайком, чтобы не обидеть усердного повара. В результате к обеду он все время был очень голодным и проглатывал всю еду, приготовленную Сигмундом и поставленную на стол им самим. Потому что дома у Маркуса и Сигмунда было четкое распределение обязанностей: Сигмунд готовил, Маркус делал все остальное.
— Я — художник, — пояснял Сигмунд, — а ты — чернорабочий. И это так же важно. Как ты думаешь, Генри Мур[1]создал бы все свои фантастические мраморные скульптуры, если бы старый верный Альфредо не высекал куски мрамора из белых склонов Каррары?
Маркус, который понятия не имел, кто такой Генри Мур или Альфредо, думал, что, в сущности, ему все равно, кто и что делает. Единственное, что имело значение, — это то, что, пока Монс лежит в больнице, ему придется мыть всю посуду, которой с каждым разом становилось все больше и больше.
Маркус полежал на диване еще пару минут, потом вздохнул, встал и пошел на кухню, где юный шеф-повар уже вовсю трудился. Сигмунд был самым высоким мальчиком в классе. А в новом поварском колпаке он, вероятно, становился самым высоким мальчиком в мире. Казалось, его друг оснащен белой печной трубой, и Маркус думал, не пойдет ли из нее пар, когда повар с головой уйдет в готовку. Кроме колпака на Сигмунде был бордовый передник. У него было много передников, и по тому, какой передник Сигмунд выбирал, Маркус мог догадаться, какая страна вдохновляла в этот день художника на приготовление обеда.
Сегодня передник Сигмунда был украшен итальянским флагом и надписью: «La bella Italia».[2]Когда Маркус зашел на кухню, повар стоял у плиты и пел «Сердце красавицы».[3]
— У нас сегодня итальянский обед? — спросил Маркус.
Сигмунд обернулся и посмотрел на него с удивлением:
— Как ты догадался?
— Повезло.
— Однако ты прав. Сегодня будет итальянская еда. По полной программе! Сначала будет брускетта.
— А-а, — сказал Маркус, — значит, будет брускетта.
— Только не говори, что ты не знаешь, что это такое.
— Нет, а что?
— Брускетта, — протянул Сигмунд с итальянским акцентом, более итальянским, чем у настоящего итальянца, — брускетта — это маленькие кусочки пожаренного на гриле белого хлеба, опущенного в растительное масло, посыпанного мелко порубленным чесноком и смазанного, например, томатной пастой. Просто, скромно и вкусно. Брускетта. Можешь это произнести?
— Зачем мне это произносить? — слегка удивившись, спросил Маркус, — по-моему, хватит того, что я это съем.
Сигмунд покачал головой:
— Нет, очень важно, чтобы ты правильно произносил итальянские названия. Ты же будешь подавать.
— Я знаю, — сказал Маркус, — но ведь необязательно тебе сообщать, что ты будешь есть. Тем более что ты уже сам мне рассказал.
Сигмунд был неплохим парнем, о котором говорили много хорошего, но очень жестким работодателем. Называя себя поваром, а Маркуса чернорабочим, он не шутил. В обязанности чернорабочего входило накрывать на стол, подавать еду, убирать со стола и мыть посуду. Никогда в жизни Маркус не выполнял столько работы по дому, зато он никогда не ел столько полных фантазии блюд, изготовленных Сигмундом при помощи сковородок и кастрюль на кухне. Еще повар требовал отдельной тарелки для каждого блюда. В результате Маркус проводил у раковины по часу кряду. Монс не считал нужным покупать посудомоечную машину, поскольку они жили с сыном вдвоем. Теперь Маркус жил вдвоем с Сигмундом, и тем не менее приходилось ежедневно мыть посуду как будто после десяти-двенадцати человек.
К тому же много сил отнимали походы по магазинам. Правда, за это отвечал Сигмунд, но продукты нес домой Маркус. В дом он затаскивал много тяжелых мешков. Маркусу казалось, что с появлением Сигмунда в его доме руки стали вдвое длиннее. К тому же под тяжестью покупок Маркус горбился, когда тащился по улице. Он сказал Сигмунду, что начинает напоминать обезьяну, Сигмунд же ободряюще похлопал его по плечу и заявил, что обезьяна — это не самое худшее, что он может напоминать, и что одно из самых популярных в стране созданий — шимпанзе по имени Юлиус.
