Давным-давно под этим самым солнцем на этих самых полях существовал мир, заполоненный арбузами. Куда ни глянь, всюду были арбузы. Невозможно было пройти по земле без того, чтобы не наступить на арбуз. Никто их специально не выращивал; они росли сами по себе. При желании вы могли наблюдать за их буйным ростом: как вытягиваются, стелясь по земле, молодые побеги, как они нащупывают ветвистыми усиками точки опоры, как прямо на глазах раздуваются, подобно воздушным шарам, сочные плоды, причем иные арбузы вырастали до гигантских размеров, так что внутри их выскобленной корки мог распрямиться в полный рост ребенок нескольких лет от роду.
В разгар лета, когда воздух был горяч и влажен, люди, проснувшись поутру, зачастую обнаруживали, что стены их домов увиты арбузными стеблями; те же стремительно расползающиеся плети вполне могли задушить оставленного без присмотра на краю поля младенца. К счастью, такие случаи были редки, и в целом арбузы не доставляли людям серьезных неприятностей. Не такой уж, в самом деле, большой труд: начать утро с обрезания вьющихся по стене дома побегов или выдернуть ногу из обхватившей ее живой петли.
Впрочем, все это было во время оно. Наши дни легендарного изобилия уже не застали. Как это произошло, в точности не известно, но где-то на заре исторической эпохи дикорастущие арбузы превратились в сельскохозяйственную культуру; их стали высаживать на бахчах и по сборе урожая продавать на городских рынках. При таком обороте дел эшлендские арбузы, с их впечатляющими габаритами и нежнейшим вкусом, оказались вне конкуренции и вскоре прославились на весь мир, а сам Эшленд обрел репутацию края, благословенного Богом — или божеством, неким верховным покровителем города. Арбуз стали воспринимать как дар свыше, а воздавать почести арбузу означало воздавать их богу-покровителю. Так зародилась традиция ежегодных Арбузных фестивалей, проводимых в сезон сбора урожая.
Во время празднеств арбуз воспевали в песнях, изображали на картинах и громадных фресках, а человек, вырастивший самый крупный плод, заслуженно грелся в лучах славы.
Главным же объектом почитания была сама природа — уникальное, не поддающееся рациональному объяснению плодородие этой земли. Почва и солнце объединились в сотворении чуда, механизм действия которого не дано было понять простым смертным. При всем том начальный этап творения не содержал ничего таинственного и чудесного: люди просто сажали в землю арбузные семечки, и те вскоре давали ростки. Плодородие — вот в чем заключалась тайна. Без этого Эшленд ничем не отличался бы от прочих провинциальных местечек.
Поскольку процветание города непосредственно зависело от продуктивности окрестных бахчей, в сознании горожан арбузные семена стали ассоциироваться с человеческим семенем, дающим жизнь ребенку — мальчику, который непременно станет бахчеводом, или девочке, которой назначено судьбой заботиться о бахчеводе, облегчая его благородный труд. Повзрослев, они продолжат дело своих предков, то есть будут выращивать арбузы до тех пор, пока не настанет их черед передать эстафету потомкам. И то сказать: что вам в первую очередь напоминает чрево женщины на сносях, в котором созревает новая жизнь?
Вот на каком фоне возникло поверье о том, что мужчина-девственник может навлечь на город беду. Мужчина, достигший зрелости, но еще не познавший женщину, представлял собой угрозу для благополучия Эшленда; посему ежегодно один из таких отщепенцев подвергался публичному «исцелению». По сути дела, это было классическое жертвоприношение, отличавшееся от других подобного рода обрядов лишь тем, что здесь в жертву приносилось мужское целомудрие.
Объект исцеления выявляла древняя старуха, жительница болот, которой для этого достаточно было заглянуть человеку в глаза и почувствовать его запах. Мужчина-девственник в некотором смысле бесплотен и может показаться прозрачным, как оконное стекло, если смотреть на него особым образом. Болотная старуха обладала этим особым зрением.
В канун фестиваля мужчины городка подвергались такой проверке, и самый старший по возрасту девственник избирался для участия в церемонии. На закате последнего праздничного дня его провозили по городу в тележке и торжественно объявляли королем. Короной служила арбузная корка, а скипетром — сухая арбузная плеть. Подданные приветствовали своего монарха радостными криками и смехом. Когда солнце исчезало за горизонтом, на окраине разводили большой костер в форме кольца, в центре которого стоял король, а горожане толпились вокруг.
Человек стоял в кольце огня и ждал.
Между тем три заранее выбранные женщины, всю одежду которых составляли простые ночные рубашки, тайком отправлялись в уединенную хижину на небольшом удалении от города. Посреди хижины стояла корзина с высушенными арбузными семечками, твердыми и темными, как мелкие камешки. И только одно семечко было из чистого золота. Женщины запускали руки в корзину и вынимали по пригоршне семян; та, у которой оказывалось золотое семечко, покидала остальных и, возвратившись в город, входила внутрь огненного кольца. Взяв мужчину за руку, она вела его в поля, и там, вдали от посторонних глаз, он осеменял ее лоно, после чего женщина должна была подтвердить факт соития перед согражданами. Таким образом, благополучие города и его основа — урожай арбузов — считались обеспеченными еще на год вперед, а мужчина, впервые отдавший свое семя женщине на эшлендских полях, в течение всего этого года носил титул Арбузного короля.
Согласно поверью, если соитие не состоится и мужчина не принесет в жертву свое целомудрие, чудесный дар, данный городу свыше, исчезнет, бахчи будут иссушены безжалостным солнцем и мы, живущие здесь, превратимся в ничто.
Так оно есть, и так оно было всегда, даже в те далекие времена, когда еще не существовали слова, которыми можно было бы рассказать эту историю.
СТАРИК
Дряхлый, морщинистый старик, с одним глазом, затянутым молочно-белым бельмом, сидел на скамье под навесом у входа в скобяную лавку. На вид ему было по меньшей мере лет сто. Я улыбнулся, приветственно помахал рукой, и он ответил мне тем же. «Пообщайся там с кем-нибудь, — напутствовала меня Анна. — Пообщайся со всеми. Что для них характерно, эти люди всегда не прочь поговорить».
Эшленд в штате Алабама, наш маленький городок, был основан в конце восемнадцатого веками немецкими поселенцами, но я сильно подозреваю, что немецкая наследственность в здешнем народе с годами вывелась почти без остатка. Не так уж много в округе людей, которых я мог бы назвать немцами. Мы всегда делали ставку на тяжкий упорный труд, — может, в этом и есть какая-то немецкость, судить не берусь. Хотя, если честно, нам особо выбирать не приходилось; без тяжкого труда было просто не обойтись. Сами подумайте, сколько сил надо было затратить на строительство города среди скал и лесистых холмов, где нет ни одного мало-мальски приличного участка ровной земли. И все же кому-то это место показалось подходящим для поселения. Черт бы побрал немцев!
Мы здесь все стоики. Мы люди, которые приветствуют живых, погребают мертвых и продолжают делать свое дело. Да уж, мы таковы. Когда начинается дождь, это нас не смущает. Мы к этому готовы, и наши зонты всегда под рукой. Те, кто находит предлоги — то слишком сыро, чтобы пахать, то слишком сухо, то слишком жарко, то слишком холодно, — это не мы, и мы никогда не были такими. Правда, сейчас работы на земле стало меньше. Люди идут в сферу обслуживания или на фабрики в соседних городах, производят полотенца, коврики и прочую дребедень. Какая бы ни была, это работа, и работа тяжелая. Иные притом едва сводят концы с концами.
