За мной очередь в несколько человек, передо мной еще двое. Приемщица заметила меня и кивнула, будто старой знакомой. Мы виделись лишь раз, но благодаря моему сказочному платью она меня запомнила. На меня оборачиваются, улыбаются. И опять над моей головой зажигается нимб невестиной славы. Я немного смущена, внимание явно незаслуженное. Что я такого сделала? Всего-навсего совершила старомодный обряд, причем в слишком юном возрасте. Да таких дурочек пруд пруди!
Глаза приемщицы загораются любопытством. Похоже, она мысленно стаскивает с меня холщовую юбку, рубашку мужского покроя и наряжает в подвенечные оборки и рюши. Но с немытой головой и самодельным макияжем я смотрелась бы жалко в этой белоснежной роскоши! Именно так я выглядела, когда примеряла платье в салоне для новобрачных; тогда пришлось мобилизовать все мое воображение, чтобы оно дорисовало персиковый отлив кожи в вырезе декольте, накладные локоны и макияж а-ля Грета Гарбо — тот, что отвлекает внимание от лоснящегося носа. Увы, одним только платьем, пусть и стоимостью две тысячи евро, не отделаешься, если хочешь предстать во всей красе в свой Великий День. Не тут-то было, от тебя потребуется еще миллион всяких ухищрений.
По спине струится пот, я сейчас расплавлюсь. Гладильные машины пышут горячим паром. Дама в голубом закатила скандал: костюм ее мужа до сих пор не готов; насмерть перепуганная служащая впопыхах доглаживает брюки. Я уже готова плюнуть на платье и рвануть домой под холодный душ, но приемщица продолжает заговорщицки поглядывать на меня. Для нее упаковать мое платье — событие дня, не могу же я лишить человека такого удовольствия.
Голубая дама, слава богу, уходит, прихватив по дороге прилагающегося к костюму мужчину, он смирно дожидался, припаркованный у входа в прачечную.
Еще на прошлой неделе костюм Франсуа пылился в дальнем углу нашего шкафа. Его единственный костюм. Свадебный он брал напрокат. А что, если и мне сдавать свою реликвию в аренду неимущим новобрачным? Или передать по наследству Морган? Она ведь столько сил положила, чтобы заполучить мужа!
Тип с мясистым затылком кладет на стойку квитанцию. Молча. Вместо человеческой речи — повелительный взгляд, на мелкий обслуживающий персонал он не намерен тратить слов. Так пусть потом не жалуется, что ему не с кем поговорить! Я больше не рискую строить догадки о том, что и кому выдадут, но не удивлюсь, если этот английский лорд уйдет с клубным галстуком и непромокаемым плащом.
Опять промах! Но весьма поучительный. Толстомясому выдают фиолетовый жакет, к рукаву, на месте неотстиравшегося пятнышка, пришпилена булавка. Служащая объясняет, что ничего нельзя сделать, так как происхождение пятна неизвестно. Я помалкиваю, хотя мне происхождение этого пятна отлично известно: клубничный пирог, который сунули в багажник впритык к одежде. Пятно действительно не отстирывается, поэтому я и перестала носить этот жакет. Затем стараниями Франсуа он оказался на улице — вместе с другим тряпьем в картонных коробках и кое-какой мебелью, разобранной на части. Выходит, этот тип роется, тряся перхотью, в мусорных баках, а потом приносит добычу сюда! Я бы с ним перекинулась парой слов. Не для того чтобы унизить, мне просто интересно, не попадалась ли ему красная юбчонка, которая была на мне, когда я познакомилась с Франсуа.
— Вы за свадебным платьем? — Приемщица поедает меня глазами. — Пришлось повозиться с подолом, он был сильно забрызган, но все отошло. Вам явно не повезло с погодой…
Она могла бы работать сыщиком. Держу пари, не пройдет и тридцати секунд, как она припомнит народную примету: «Дождь на свадьбу к погожему браку».
И я выигрываю пари! Девушка любовно разглаживает последние складочки на моем платье. Моем драгоценном идиотском платье, чудом уцелевшем при крушении нашего брака.
— Вы сдали его уже без пуговицы, — сообщает она с легким беспокойством в голосе.
Я киваю: может, и так. Платье я отыскала среди битой посуды и мебели, оно валялось скомканным на мостовой. Шестью этажами выше пускали солнечных зайчиков окна нашей квартиры, чисто вымытые, распахнутые настежь в ожидании новых хозяев. А немного спустя, спрятавшись за угол, я наблюдала, как Франсуа выходит из дома, садится в машину, за рулем — сияющая Морган. И вот так, вдвоем, они уносятся навстречу новой жизни.
Приемщица протягивает мне пакет:
— Вот, пожалуйста, мадам, оно совсем как новое. Ужасно жалко, что погода вас подвела. Но ведь все прошло хорошо, правда?
Я тупо гляжу на нее.
— Ах да, очень хорошо, замечательно, чудесный был праздник!
Нельзя же признаться этой бедняжке, что пятна на платье — одиннадцатилетней давности, и только сегодня утром их уничтожили, как и мой брак.
Выскакиваю на улицу, меня трясет — то ли от дикого хохота, то ли от рыданий. Но как бы там ни было, я крепко прижимаю к груди мое подвенечное платье.
2. Да воздастся нам
На судно они сели в Палермо. Каролина, Люк, Роберт, Сильвия и Марио. Последний слегка уменьшился в размере и поэтому путешествовал в погребальной урне из оникса.
Перед тем как обратиться в прах, Марио долгое время был прикован к постели. Смертельная болезнь протекала невероятно медленно, и, чтобы не скучать, он сам начал воздавать посмертные почести своей короткой жизни. Последняя воля Марио, оглашенная его сводной сестрой Каролиной, изрядно разочаровала друзей и знакомых. Неуемная фантазия молодого режиссера на сей раз породила лишь бесцветную церемонию, жалкую пародию на всем известный фильм. Избалованные его сногсшибательными импровизациями и мистификациями, придуманными будто в голодном бреду, друзья явно ожидали от Марио большего. Предвкушали какую-нибудь сумасшедшую выходку, даже несмотря на то что последние слова покойного заронили в души некоторые сомнения: а в своем ли уме покинул их приятель этот мир? Всю жизнь Марио только и делал, что богохульствовал, отрекался от родителей и упорно ненавидел сводную сестру Каролину только потому, что она не разделяла его пылкого стремления к кровосмешению. И этот человек, ко всеобщему недоумению, истратил свой последний вздох на сущую банальность: «Да воздастся нам по делам нашим…» Самые проницательные из его друзей пытались отыскать в этих словах некий скрытый смысл, но безуспешно.
Казалось, под конец жизни чувство юмора и потребность делать гадости оставили Марио.
В записке, найденной на больничной тумбочке, говорилось, что при кремации не должно быть посторонних людей, только самые близкие. А на Сицилию, где Марио повелел развеять свой прах, отправится Каролина в сопровождении костюмерши, с которой Марио не работал со времен первого спектакля, полицейского, однажды препроводившего его в участок, где они скоротали ночь за покером, и, наконец, роскошного молодого человека, которого никто не знал, но который будто бы принял его последний вздох. Все четверо попутчиков видели друг друга впервые, и, за исключением Каролины, никто из них не был знаком с ближним кругом Марио.
Многочисленные друзья, отстраненные от участия в мероприятии, чувствовали себя задетыми, пока ассистент режиссера Сильвэн не утешил их, описав в красках четырех избранников. Во-первых, тридцатилетняя женщина, до сих пор не изжившая подростковые комплексы и вдобавок жутко похожая на Марио; затем красивый малый с глуповатой улыбкой, одетый как служащий похоронного бюро; третьей в списке шла невысокая рыжеволосая дама неопределенного возраста — ей можно дать и сорок, и шестьдесят; наконец, толстяк, который, не успев отобедать, уже ищет, чем бы перекусить. Да, Марио был несомненно мертв.
