— Да он вырос в сумасшедшем доме!
— Это у него от матери. Она и умерла-то в безумии.
— Его еще пастор Кайзергрубер крестил. Мальчишка орал благим матом.
— Отец его, кажется… ну сами знаете… того… на дереве рядом с домом.
— А сын даже на похороны не пришел.
— С тех пор его никто и не видел.
— Дом этот снимали всего один раз. И через три недели жильцы съехали.
— Привидения. Так сказали. Постоянно какой-то стук.
Всю следующую неделю доктор Хоппе наведывался в деревню как по часам. В понедельник, среду и пятницу, ровно в половине одиннадцатого утра, он проделывал маршрут от банка на Галмайштрассе через почту на Ахенштрассе к бакалейной лавке Марты Боллен напротив деревенской площади. Твердой походкой, слегка нагнув голову вперед, он спешил от одного места к другому, как будто знал, что за ним наблюдают, и стремился как можно быстрее вернуться домой. Этим он, однако, еще больше привлекал к себе внимание, и те, кто еще издали замечал его, сходили с тротуара и с противоположной стороны улицы провожали взглядом до тех пор, пока он не исчезал из виду.
И Марта Боллен, и банковский служащий Луи Дени, и почтовый чиновник Артюр Буланже в один голос говорили, что доктор Хоппе — человек немногословный. Он казался чрезвычайно застенчивым, но, тем не менее, всегда был вежлив. «Guten Tag», «Danke schün», «Auf Wiedersehen» постоянно звучало из его уст, и каждый раз был слышен дефект речи.
— Он проглатывает некоторые звуки, — говорил Луи Дени.
— Он сильно гнусавит, — добавляла Марта, — да еще объясняет всегда таким скучным тоном. И когда что-то говорит, то никогда на меня не смотрит.
На часто задаваемый вопрос, что же доктор покупает, она всегда давала один и тот же ответ: «Самые обычные вещи. Пеленки, детское питание, молоко, смесь, стиральный порошок, зубную пасту и все такое».
Потом перегибалась через прилавок и, прикрыв рот, шепотом продолжала:
— И каждый раз он покупает две кассеты для своего «полароида». Где это видано, чтобы таких детей столько фотографировали?
Ее покупатели чаше всего смотрели с полным недоумением, и она пользовалась возможностью подозвать их еще ближе. Таким тоном, как будто речь шла об ужасном преступлении, она заканчивала:
— И он всегда расплачивается банкнотами по тысяче франков.
О происхождении этих банкнот мог рассказать Луи Дени: доктор время от времени приходил менять немецкие марки на бельгийские франки. Счёта в банке он, однако, не открывал. Должно быть, все эти деньги он хранил где-то дома.
Так как доктор Хоппе не прикладывал никаких усилий, чтобы привлечь пациентов, и даже не повесил на воротах табличку с часами приема, жители деревни решили, что он пока живет за счет сбережений, нажитых неизвестно как за предыдущие годы.
Тем не менее, судя по всему, он все-таки намеревался в один прекрасный день открыть в деревне врачебную практику, потому что за эти первые недели перед его домом по крайней мере три раза останавливался грузовик из Германии, привозивший медицинскую аппаратуру. Ирма Нюссбаум из дома напротив, спрятавшись за занавеску на кухне, каждый раз записывала номер машины и время приезда и делала пометки о доставленном грузе. Некоторые вещи она узнавала сразу же — стол для осмотра больных, большие весы, штатив для капельницы, — но большинство гладких деревянных ящиков скрывали свое содержимое, поэтому в воображении она наполняла их мониторами, микроскопами, зеркалами, мензурками и пробирками. После приезда каждого грузовика она предоставляла женщинам в деревне подробный отчет, а когда однажды холодным январским утром Ирма Нюссбаум увидела, как ее сосед в белом медицинском халате и со стетоскопом на шее достает из почтового ящика письма, а затем долго всматривается в глубь улицы, она объявила, что доктор Хоппе официально открыл практику и с нетерпением ждет первых пациентов.
У некоторых наиболее смелых обитателей деревни даже проскальзывала мысль сходить как-нибудь к доктору на консультацию, хотя бы только для того, чтобы, пусть и мельком, взглянуть на его детей. За эти недели их так никто и не видел, поэтому существование младенцев постепенно оказалось окутано тайной большей, чем тайна Святой Троицы. На проповеди в первую же воскресную мессу пастор Кайзергрубер, который уже сорок лет служил в этом приходе, нагнал страху на последних сомневающихся.
— Будьте бдительны, братья во Христе! — провозгласил он с кафедры, подняв палец. — Будьте бдительны, ибо великий дракон уже рыщет! Древний змий, имя которому дьявол и сатана, пришел прельстить весь мир. Он уже послан на землю, говорю я вам, и с ним его ангелы.
После этого деревенский пастырь сделал короткую паузу, во время которой окинул взглядом более двух сотен прихожан, а потом, указывая на первый ряд скамеек, где смирно сидели деревенские мальчишки в своих лучших костюмах и с приглаженными вихрами, еще больше возвысил голос:
— Будьте бдительны и зорки! Дьявол, враг человеческий, рыщет вокруг, как рыкающий лев, и ищет, кого бы поглотить.
И все присутствовавшие увидели, как его дрожащий указательный палец остановился на Длинном Мейкерсе, который побледнел и после этого несколько дней не появлялся на деревенской площади.
Глава 2
Ни одно из напророченных несчастий не обрушилось на Вольфхайм. Смерти, катастрофы, соседские склоки, кражи и другие невзгоды обходили деревню стороной в течение нескольких месяцев со дня приезда доктора Хоппе. Более того, впервые за много лет зима выдалась мягкой, да и весна была теплее, чем обычно, так что уже в конце апреля сирень у часовни Девы Марии стояла в цвету, и многие жители посчитали это хорошим знаком.
Все это время доктор Хоппе придерживался своего распорядка и три раза в неделю выходил из дома. Детей он с собой никогда не брал. Их никто не видел ни издали в окнах дома, ни тем более в саду, хотя некоторые деревенские жители регулярно заглядывали туда через живую изгородь из боярышника. Кто-то даже начал сомневаться, не выдумал ли все это Длинный Мейкерс, и все чаще высказывалась осторожная мысль, что, возможно, стоит поддержать доктора. Но никто не осмеливался взять на себя инициативу, и только спустя семь месяцев после возвращения доктора, в один из майских дней 1985 года, первый житель деревни обратился к нему за помощью, хотя и не совсем по своей воле.
В то воскресенье, около полудня, в доме номер шестнадцать на Галмайштрассе страдающий астмой мальчик Георг Байер достал из кармана штанишек ярко-оранжевый переливающийся стеклянный шарик, который он за два дня до этого нашел на детской площадке. Малыш сначала лизнул его, а потом, пока отец переворачивал страницу воскресной газеты Das Sontagsblatt, а мать на кухне ставила на огонь кастрюлю с картошкой, засунул шарик поглубже в рот. Он стал перекатывать шарик языком, словно волшебный леденец, слева направо, вперед и… Шарик сам собой проскользнул в горло и застрял в дыхательных путях. И как Георг ни старался, выкашлять его никак не получалось. Отец тоже предпринял несколько безуспешных попыток извлечь шарик — сначала хлопал сына по спине, потом попробовал выудить шарик из горла двумя пальцами — и потом, уже в отчаянии, решил бежать за помощью к доктору Хоппе, пусть за это ему, возможно, и придется продавать доктору свою душу.
