Любит ли мой папа привлекать к себе внимание? Ненавидит! И это еще мягко сказано. Приведу пример. Мой папа — образованный, начитанный человек. Как-то вечером, когда я смотрел Jeopardy![1]он зашел в гостиную и правильно ответил на все вопросы Алекса Требека.
— Пап, ты обязательно должен сыграть в Jeopardy! Тебе там самое место! — воскликнул я.
— Сын, да ты что, издеваешься? — взревел папа. — Посмотри внимательно на этих, в ящике. Они что, вообще себя не уважают? Ой, бля, ни стыда ни совести. Ну ты и скажешь иногда. Чтоб я участвовал в этих самых реалити-шоу? Да я их даже смотреть не могу — тошнит!
И вот теперь я понимал: придется признаться папе, что я записываю его слова, выкладываю в интернет, и теперь издательства и телекомпании интересуются авторскими правами. Но я не торопился. Позвонил своему старшему брату Дэну. Надеялся: он скажет, что нечего переживать по пустякам и папа мне слова дурного не скажет.
— Матерь божья, ты что, правда за ним записываешь? — И Дэн оглушительно расхохотался. — Ну, мелкий, держись: папаша тебе… Нет, даже вообразить не могу, что он с тобой сделает. Ищи себе новую квартиру, понял? На твоем месте я бы собрал вещи заранее, как зэк перед побегом. Бери только самое ценное и не больше, чем можешь унести в одной руке. Чтоб второй рукой отбиваться!
Я решил: прежде чем идти к отцу с повинной, прогуляюсь по району. Соберусь с мыслями. Прогулка затянулась. К дому я повернул только через час. Отец сидел на веранде. Похоже, настроение у него было хорошее. «Сейчас или никогда», — сказал я себе.
— Послушай, пап, я тебе кое-что должен сказать… такое… неожиданное, — проговорил я, пристроившись на край соседнего шезлонга.
— Ты мне должен сказать что-то неожиданное? Ну-ну… И чего такого неожиданного скажешь?
— В-общем, есть такая штука — «Твиттер»…
— Знаю! «Твиттер»-шмиттер! Ты со мной так разговариваешь, будто я ни хера о жизни не знаю. Знаю я твой «Твиттер». Чтобы попасть в «Твиттер», надо включить интернет, — сказал он, изобразив международным жестом, словно поворачивает ключ зажигания.
Тут-то я все и выложил: страница в «Твиттере», фолловеры, статьи в газетах, издатели, телекомпании — все как на духу. Он выслушал меня молча, не поднимаясь с шезлонга. Потом расхохотался, вскочил, разгладил ладонями брюки… и спросил:
— Ты мой мобильник нигде не видел? Звякни-ка на него сейчас же. Не пойму, куда он мог задеваться…
— Значит, ты… э-э-э… не против? Ничего, если я напишу книгу, включу в нее твои слова, ну и все такое? Ты не будешь возражать?
— Мне пофиг. Плевал я, что обо мне люди думают. Публикуй что хочешь. Два условия: во-первых, я никому интервью давать не стану. Во-вторых, все гонорары оставь себе. Мне твои деньги без надобности — своих до хренища. А теперь позвони наконец на мой мобильник, будь он неладен.
Пи*ец, сказал отец
Не знаешь — лучше не предполагай
— А с какой это радости ты взял, что дедушка захочет спать с тобой в одной комнате?
Летом 87-го, когда мне было шесть лет, мой двоюродный брат женился. Свадьбу назначили на его ферме в штате Вашингтон. Мы жили, где и живем теперь, в Сан-Диего. Папа рассудил, что самолет — слишком дорогое удовольствие. Тысяча баксов за пятерых (папа, мама и я с братьями)? На кой черт?
— Двести долларов за то, чтобы шестилетний клоп поглазел на свадьбу? Я столько платить не буду, — заявил папа маме. — Думаешь, Джастину там будет интересно? Два года назад он еще писался в штаны. Если ехать всем скопом, то на машине.
И мы поехали на машине. Я сидел, зажатый между братьями — Дэном, которому тогда было шестнадцать, и Ивэном, который в четырнадцать лет был костляв, но долговяз, — на заднем сиденье нашего «тандерберда» 82-го года. Мама заняла место штурмана, а папа сел за баранку. Предстояло преодолеть тысячу восемьсот миль.
На пятой миле мы с братьями начали друг над другом измываться. Чаще всего братья щелкали меня по носу и спрашивали: «Эй, ты че расселся, как голубой? Ты че, голубой? Колись, ты же голубой, а?» Папа резко съехал на обочину — аж покрышки завизжали — и обернулся к нашей троице, трагически сверкнув глазами:
— Слушайте меня. Не базарить! Все мы будем вести себя как приличные люди… оглоеды.
Но мы не исправились. Это было бы выше наших сил. «Приличные люди, оглоеды» попросту не могут существовать в таких условиях. Ведь мы впятером, в том числе три несовершеннолетних самца Homo sapiens, шестнадцать часов сидели друг у друга на головах, а за стеклами машины тянулось бесконечное шоссе. Все бы ничего, будь это обычное семейное путешествие к достопримечательностям. Но папа гнал машину, словно на хвосте у нас сидела полиция. Мы ехали весь день до вечера и всю ночь, с вечера до утра, вспотели, как мыши, извелись от переутомления. Время от времени папа прибегал к аутотренингу — бурчал: «Да ладно, бля, доедем как-нибудь, доедем, с гулькин нос осталось».
Когда следующий день уже клонился к вечеру, после круглых суток в машине мы прибыли в Олимпию, штат Вашингтон, и в холле гостиницы повстречались с родней. Туда уже заселилось шесть десятков Халпернов, в том числе мой девяностолетний дедушка, папин папа. Голос у него был тихий, но характер железный. Дедушка терпеть не мог, когда с ним нянчились. Много лет он заправлял табачной плантацией в Кентукки, лишь в семьдесят пять ушел на покой. И даже в девяносто отвергал излишнюю, по его разумению, помощь: «Ну да, годы идут, и что с того?»
Номера для клана Халпернов были забронированы заранее, все двухместные. Но мы заранее не договаривались, кто с кем будет жить.
Мои братья немедленно решили поселиться вместе. Моим родителям тоже, само собой, полагался свой номер. А вот я остался без соседа. И тут все взрослые родичи отчего-то вздумали поселить меня с дедушкой: «О, какая прелесть!» Я уже знал дедушкины привычки: он, когда гостил у нас в Сан-Диего, непременно держал в своей комнате бутылку бурбона и потихоньку потягивал из нее по глоточку. Однажды это заметил Дэн. Дедушка завопил: «Ты меня застукал!» — и громко расхохотался. А еще мне вспомнилось, что дедушке трудно было вставать с постели, но если ему пытались помочь, он жутко сердился. И вот теперь меня решили к нему подселить! Мне ужасно не хотелось ночевать в одной комнате с дедушкой, но я промолчал — еще подумают, что я вредный, и не станут со мной водиться.
В общем, как любой шестилетний малец, которому не хочется что-то делать, я прикинулся больным, и все засуетились вокруг меня. Услышав мой слабый шепот: «Мне что-то нехорошо», тетушки потащили меня по коридору, устланному ковровой дорожкой, в родительский номер. Сериал «Скорая помощь», да и только!
— А ну-ка, успокойтесь все, — закричал папа, — будь оно неладно. И уходите — дайте мне осмотреть мальчика.
Тетушки выскользнули в коридор, и я остался наедине с папой. Он заглянул мне в глаза, пощупал лоб.
