Только тут Елена заметила, что в этой дымной и мутной кухне шевелится кто-то еще. Перед плитой, где жарилось что-то пахнущее свиным салом, склонилась на колени женская фигура, собирающаяся поворошить угли. Женщина резко обернулась на зов, и Елена почувствовала, как по ней скользнул черный взгляд. Через мгновение женщина поднялась на ноги и подошла недоверчиво, прижимаясь к сыну, как ребенок, который, увидев в траве гадюку, прячется за юбку матери.
Смутившись, Елена отвела глаза и уставилась в потолок, высокий и скрадываемый сумраком, отчего он казался недосягаемо далеким. Потом она, стосковавшаяся по человеческому теплу, снова посмотрела на две молчаливые фигуры. Женщина была невысокой и выглядела очень старой из-за тощего, обгорелого и покрытого морщинами лица, но с этим старушечьем обликом не вязались ее порывистые, быстрые и лихорадочные движения. Одета она была по-крестьянски: черные юбка и кофта, на плечах — просторная шаль с бахромой, вышитая красными узорами. Волосы спрятаны черной косынкой, завязанной под подбородком, в ушах деревянные серьги, наверняка работы сына. Очень маленькие ноги были обуты в щегольские блестящие сапожки с круглыми мысками, странно сочетающиеся с ее деревенским видом.
— Может быть, синьора согласится присесть и разделить с нами ужин?.. — предложил сын.
Елена покраснела, словно ее уличили в какой-то оплошности. Старуху же, казалось, охватила паника.
— Да нет! — воскликнула она, не глядя на Елену — Дома же ничего нету! Нет ничего. — И она еще долго повторяла это «Ничего нету!», всплескивая руками.
Елена, растерявшись, постояла еще немного, чувствуя, что на глаза вот-вот навернутся слезы. С улицы донесся посвист ночной птицы, и Елене показалось, что она даже слышит хлопанье крыльев.
— Доброй ночи, — в конце концов торопливо пробормотала она и протянула руку.
Юноша стиснул ее в своей большой и горячей руке, старуха сверкнула глазами. Ночь была такой густой, что земля и небо сливались. Лишь на мгновение над головой промелькнул рассеянный отблеск — наверное, луна, — пробившийся сквозь толщу облаков.
Ночью Елене вдруг почудилось, будто она слышит, как что-то тихонько скребется в дверь, а затем крадущиеся, как у животных, приближающиеся шаги. И вот оно здесь, рядом с ее кожей, под нагретым одеялом, чье-то скрытное, мягкое, невесомое присутствие. Они были вместе окутаны общим горячим дыханием, и Елена вытягивала руки и размыкала сухие губы с тем ощущением изнуряющего отдыха, которое приносит лихорадка. Она подскочила и села. В комнате никого не было, а ее заливал пот.
Остаток ночи она провела в неподвижном бесстрастном сне. Проснулась с зарей и спустилась в огород. Половина неба была ясной, солнце еще не взошло, и влажно-ледяная луна проливалась на мир. Уже слышались лошадиные копыта и редкие звонкие голоса, соседи уже встали. Из-за неплотно прикрытой двери доносилось глухое невнятное пение на нечленораздельном детском языке. Это старуха тянула свой тоскливый напев. Потом дверь распахнулась, и на пороге появилась высокая фигура резчика. Елена вздрогнула, точно ее застали врасплох, но юноша казался еще более застенчивым, чем накануне. Глаза его отсвечивали какой-то утренней влажностью, а в чертах еще виднелась тающая бледность сна.
— Не хотите взглянуть на моих святых? — неожиданно пробормотал он, понизив голос.
Елена прошла по короткому коридору, он следом. Старуха у своей плиты перестала петь, бросая косые взгляды, как обычно подозрительные и испуганные, но ничего не сказала. Они повернули налево, и Елена оказалась в каморке с низким потолком, где возле зарешеченного окошка выстроились несколько фигур, высотой ей едва ли до пояса. Они были некрашеные и вырезаны с поистине торжественной твердостью. Мадонна с обернутой вокруг шеи тройной ниткой бус протягивала длинные точеные пальцы будто бы в мольбе, но лицо ее оставалось спокойным и бесстрастным. Давид — с обнаженным торсом, выступающими ребрами и волосами до плеч — смотрел прямо перед собой неподвижными глазами без зрачков, попирая ногой бесформенную голову с пока еще едва намеченными чертами. Суровый и статный ангел был облачен в длинные одежды, ниспадавшие ровными складками, а размах его крыльев казался огромным по сравнению с размерами тела. Елена молча смотрела на все эти идолы и не знала, что сказать. Маленькое оконце выходило на реку, и в свете нарождающегося дня через решетку проникали отраженные водой солнечные блики. Юноша склонился над статуями и бережно смахнул пыль с Давида, но тут дала о себе знать старуха, закричав из кухни умоляющим и не терпящим отлагательства голосом:
— Джу-зеп-пе! Джу-зеп-пе!
Они вздрогнули, и на сей раз резчик пошел впереди Елены на кухню. Там его мать, словно не замечая присутствия гостьи, сказала сыну укоризненно:
— Ты забыл, что пора на мессу? — И направилась в угол, где взяла пару длинных блестящих сапог.
Парень без единого слова сел на набитое соломой кресло, а старуха опустилась перед ним на колени. Согнувшись, почти скрючившись, она осторожными и смиренными движениями сняла с него тапки и надела черные сапоги. Затем, пока он сидел неподвижно с какой-то спокойной улыбкой, она встала, чтобы повязать ему на шею шелковый платок, и, вытащив из кармана расческу, долго причесывала его светлые волосы, спутанные сном.
Наконец он легонько отодвинул ее рукой, поднялся и молча вышел. Елена, не в состоянии ни шага ступить и ни слова произнести, стояла у беленой кухонной стены, на которую теперь солнце отбрасывало красные отсветы. Старуха тем временем шагнула к очагу и сорвала с гвоздя четки. Она подошла к Елене так бесшумно и быстро, что та не заметила ее приближения и вздрогнула, почувствовав на лице ее дыхание. Старуха приблизилась к ней вплотную, и концы ее платка коснулись лица Елены. И Елена услышала, как стучат ее зубы. Лицо ее под сеткой морщин казалось перекрученным бурей.
— Ты мне его заколдовала, — забормотала она в лицо Елене со странной быстротой. — Горе тебе, коли украдешь его у меня.
Речь ее походила на рыдание. Елена хотела ответить, но старуха отправилась вслед за сыном своим бодрым шагом. Почти сразу же Елена увидела обоих в окно, они то исчезали за бугром, то вновь появлялись на извилистой, горбатой тропке. Казалось, что сын, высокий и крепкий, идет медленно, но матери приходилось ускорять шаг, чтобы не отстать от него. Ее голова доходила ему до плеча, черная юбка колыхалась вокруг ног.
Внезапно Елена решила тоже пойти в церковь и накинула на голову свой фиолетовый шарф. Не зная дороги, она вынуждена была следовать на расстоянии за этими двумя, но они уже успели уйти далеко, и она пустилась бегом. Каменистая тропка подымалась и спускалась, и Елена бежала так быстро, что дорога словно выскальзывала у нее из-под ног. Глаза ее не теряли из виду этих двоих впереди, но внезапно они исчезли из вида, и сердце Елены в смятении забилось. Дорога нырнула в балку, и она ускорила бег, прижимая к груди концы шарфа. И тут услышала медленный хор органа и голосов и поняла, что она уже возле церкви.
Ее поразила собравшаяся там, несмотря на такой ранний час, огромная толпа. Должно быть, деревенский люд был очень благочестивым. Несколько лошадей, привязанных за ногу к стволам деревьев, ждали в сторонке. Святое место было полно народу, и все они, по-крестьянски одетые и прижатые друг к другу, пели, широко разевая рты и не сводя глаз со священника, который отправлял службу. Неф был узким и длинным, стены голыми, а через высокие окна без витражей лился резкий солнечный свет. Он мешался с дымом ладана, таким плотным, что верующие словно плавали в искрящемся тумане.
