Я наклонился и поднял довольно увесистую, несмотря на небольшие размеры книжку. «Мир Софии» Юстейна Гордера. Интересно…
— Спасибо!
Я поднял глаза. Девушка, оказывается, уже собрала все книги, кроме этой, соорудив из порванного пакета подобие кулька, поднялась на ноги, и теперь, улыбаясь, смотрела на меня.
— Не за что… — девушка не отводила взгляд. Несколько секунд я пытался сообразить, чего она хочет. А она всё так же смотрела на меня. Высокая, может, только чуть пониже меня, стройная, светловолосая… Мне показалось, что она вся, от своей тонкой длинной тени до зелёных глаз, отражающих свет заходящего солнца, — вся она словно отлита из солнечного света! Тонкая солнечная скульптура на дороге…
Всего несколько секунд неподвижности. Девушка протянула руку.
— Михаил… Миша — слегка смущённо сказал я, пожимая руку. Девушка удивлённо посмотрела на меня и засмеялась.
— Ярослава. Яра. Но книжку вы мне всё-таки верните, — она снова засмеялась. А мне от этого стало так легко и светло, что остатки смущения немедленно куда-то провалились, застыдившись самих себя. Вместо этого появилось такое ощущение, будто я знаю эту девушку всю свою жизнь, и сейчас остановил машину только для того, чтобы подбросить до дома хорошую подругу.
— Нравится Гордер? — я встал, поднял её сумку с продуктами, соображая, что делать дальше: предложить подвезти?
— Нравится. Очень нравится, только я нигде не могла «Софию» найти. Слишком давно вышла, говорят. Вот, нашла, наконец, — она снова улыбнулась.
— Мне тоже. «Апельсиновую девушку» читали?
— Ага. Конечно. И «Дочь циркача» тоже.
Подвезти, подвезти! Если она шла пешком, значит, живёт недалеко. Иначе стояла бы на остановке.
— Знаете что? Давайте, я вас подвезу. Мне тут рядом — на Восьмую Соколиную, но вам-то, я думаю, тоже рядом?
Улыбка с её лица сразу же куда-то ускользнула, хотя через мгновение и вернулась обратно, но была немного грустной.
— Мне тоже на Восьмую, новый дом, знаете? Но… Подвозить не надо… Извините…
— Новый дом? Четвёртый? Так мне туда же! Двести девятнадцатая квартира! Садитесь! — я уже повернулся к машине. Девушка улыбнулась.
— Так мы совсем-совсем соседи! Я от вас через площадку живу. Двести двадцать первая.
— Тем более! Садитесь! Правда, это не «Лексус», конечно, но, как говорится, чем богаты…
— Нет, не надо… Спасибо вам огромное, но… Нет, — каждый раз, когда я заговаривал о том, чтобы подбросить её до дома, девушка вдруг становилась серьёзной и чуть грустной.
— Почему? Я же не маньяк, не кавказец, вы мой адрес знаете…
— Ну… Понимаете, я стараюсь не ездить на машинах… — она поёжилась и плотнее прижала к себе книги.
— Так вы что же, всё время пешком ходите? — улыбнулся я.
Ярослава, словно смутившись, опустила глаза и промолчала.
— Не в свое дело лезу? — попытался я исправить ситуацию.
— Ну… Есть. Чуть-чуть, — она снова посмотрела на меня и — куда только девалось смущение! — ласково улыбнулась. Солнечно улыбнулась.
— Бога ради, извините! Ну, давайте, я хоть вещи ваши довезу. Тяжело же ведь!
В ответ она только молча покачала головой и протянула руку. Прощаться? Да нет, не прощаться…
— Извините, Ярослава… Яра… Я вас не хотел обидеть…
— Пустяки, — она улыбнулась — Вы мне лучше моего Гордера верните, — она кивнула на книгу, которую я всё ещё держал в руках. — И продукты тоже… давайте их сюда, а то в холодильнике — степь да степь кругом.
Я отдал ей сумку и книгу. Она, не говоря ни слова, развернулась и так же легко, как раньше, зашагала по асфальту. Словно и не было в ее руках тяжелых сумок — так легко она ступала.
А я… Несколько секунд я просто стоял и смотрел ей вслед. Догнать ее? Бросить машину и донести ей сумки? Нет… Нет? Внутри у меня стало тепло, словно от коньяка. А ведь я в неё кажется, влюбился. Только она в этом вроде и не нуждается. Тут — видимо, я опять подумал слишком громко — девушка, будто желая переубедить меня, оглянулась и посмотрела на меня. И улыбнулась. А если все-таки?..
* * *
Несмотря на то, что праздники уже прошли, почти все столики в кафе были заняты. На окнах по-прежнему красовались серебристые и фиолетовые пушистые гирлянды, с которых свисали ёлочные шары: по традиции, их снимут, наверное, только к майским праздникам. Эти нехитрые украшения и густой снегопад, совсем уже скрывший от глаз противоположную сторону улицы, создавали впечатление, что новый год не наступил три недели назад, а всё ещё наступает здесь и сейчас — в полумраке зала, в язычках свечей, горящих на каждом столике, в отражениях и бликах, блуждающих на стенках высоких стаканов.
А по ту сторону окна водители, проклиная снег, стояли в длинной череде машин, заполнившей уже, должно быть, всю Дмитровку до самого Страстного. Но даже мигание аварийных сигналов и поворотников, даже жёлтый свет противотуманных фар, играющий на оконном стекле, не разрушали таинственное новогоднее настроение — наоборот, делали этот снежный день в середине недели ещё более сказочным.
Всё, что творилось за окном, походило скорее на немое кино, чем на реальную жизнь; оконная рама и зимние чёрно-серо-белые цвета только усиливали эту иллюзию. Можно было решить, что вместо окна натянули экран, на котором возникают первые кадры какого-то старого фильма. Неужели только я смотрю этот фильм? Впрочем, и остальные посетители, хоть и не смотрели в окно, против обыкновения старались не шуметь, говорили тихо и почти не звенели посудой. Возможно, их тоже коснулась новогодняя тайна? Очень может быть! Сегодня она, случайно оказавшаяся в этом кафе, наполовину призрачная, наполовину — реальная, прохаживается между столами и одним лёгким прикосновением возвращает всем то, что они давно уже потеряли — мечту о чём-то далёком, прекрасном и недостижимом. И щемящее счастье от того, что сегодня — в этот абсолютно случайный день — оно оказалось рядом. Совсем ненадолго. Ровно на полчаса, необходимые для того, чтобы съесть свой ланч.
Всего-то и надо: суметь почувствовать, увидеть её! Вот она подходит к столику возле арки, ведущей во второй зал. Стула три, но за столиком уже сидят двое. Судя по их виду, — куртки на меху, тёплые сапоги — они, скорее всего, из какой-нибудь съёмочной группы: всё то, что носили лётчики двадцатых годов, теперь донашивают киношники.
«Лётчики» даже не замечают её. Какое может быть волшебство, какая сказка, когда обсуждаются сложные творческие вопросы? Она уже собралась пройти дальше, когда один из кинематографистов, наконец, обращает на неё внимание. Он что-то говорит, предлагает ей присесть, но… Она отрицательно качает головой и грустно улыбается: он не заметил её тогда, в ту единственную секунду, когда это было важно! Теперь — уже всё равно.
Она окончательно отворачивается от их столика и, обведя взглядом зал, смотрит прямо на меня. Я сижу один у самого окна, за столиком на двоих. Я молчу, но внутри меня всё просто взрывается криком! Он бежит по моим венам и аортам, повторяя: «Да! Это я! Мне, мне нужна сказка! Сказка, которая никогда не кончится!» Тогда она, каким-то образом услышав мой беззвучный крик, улыбается мне. Сначала — только глазами, но потом улыбка зацветает и на лице. Где-то в баре начинает играть музыка: «Un jardin bleu dans le matin, оu ont pousse des iris noirs…»
