Верблюд назывался «кораблем пустыни», а караван можно было бы назвать ее флотом. Караваны Йемена обыкновенно снаряжались, охранялись и велись кочующими арабами, обитателями палаток, которых в силу этого можно было бы назвать пловцами пустынь. Они доставляли массу нужных верблюдов и восполняли груз тонкою шерстью своих бесчисленных стад. Из книг пророческих видно, какое важное значение в библейскую эпоху имел торговый путь, соединявший южные страны — Индию, Эфиопию и Счастливую Аравию с древней Сирией.
Иезекииль, оплакивая Тир, говорит: «Аравия и все князья Кидарские производили мену с тобою: ягнят, и баранов, и козлов променивали тебе. Купцы из Савы и Раемы торговали с тобою всякими лучшими благовониями и всякими дорогими камнями, и золотом платили за товары твои. Харан, и Хане, Еден,[3]купцы савейские, Ассур и Хилмад торговали с тобою» (Иез. 27:21–23). А Исайя, обращаясь к Иерусалиму, говорит: «Множество верблюдов покроет тебя — дромадеры из Мадиама и Ефы; все они из Савы придут, принесут золото и ладан… Все овцы Кидарские будут собраны к тебе; овны Наваиофские послужат тебе»… (Ис. 60:6–7).
Арабы-земледельцы и ремесленники, обитатели городов и поселков, никогда, однако, не считались представителями истинного типа этого народа. Нравы их смягчились благодаря оседлым и мирным занятиям, и они лишились многих типичных черт вследствие сношений своих с чужестранцами. Кроме того, Йемен, как более доступный сравнительно с остальными частями Аравии, представлял больше приманок для грабителей и терпел неоднократные нападения в захваты.
Другие арабы, кочующие сыны пустынь, обитатели палаток, были гораздо более многочисленны, и в них национальный характер сильнее сохранился во всей первобытной мощи и свежести. Кочевники по своим привычкам, пастухи по занятию, они по опыту и преданию знакомы были со всеми тайными сокровищами пустынь и, ведя бродячую жизнь, переходили с места на место в поисках тех колодцев и источников, которые служили прибежищами для их предков времен патриархов; они разбивали палатки всюду, где находили финиковые деревья, служившие им тенью, и пастбища для своих стад и табунов, и перекочевывали дальше, как только истощались временные средства продовольствия.
Эти кочующие арабы разделялись и подразделялись на бесчисленные мелкие роды и семьи, имевшие каждый своего шейха или эмира, нечто вроде древнего патриарха, который у своей палатки втыкал копье как знак своей власти. Его власть, хотя и сохранявшаяся в течение многих лет в том же семействе, была не строго наследственной, но зависела от доброй воли рода. Его могли сменить и назначить на его место другого человека из другой семьи. Его власть была тоже ограничена и зависима от личных его достоинств и от доверия, питаемого к нему. Власть его заключалась в том, что он мог вести переговоры о войне и мире, предводительствовать своим племенем в войне против неприятеля, выбирать место для лагеря и принимать знаменитых чужестранцев. Но и в отношении этих и подобных прав он находился под контролем общественного мнения и желаний своего народа.[4]
На какое множество мелких групп ни распадалось бы племя, родственные узы тщательно оберегались в памяти всех семей. Все шейхи одного племени признавали общего главу, называемого шейхом над шейхами, который — безразлично, обитал ли он в замке, выбитом в скалах, или в палатке среди стад и табунов, — мог всегда собрать под своим знаменем все рассеянные ветви племени, признававшие общую власть.
Многочисленность этих кочующих племен, каждое со своим маленьким князьком и скудной территорией, но без общего главы, вызывала частые столкновения. К тому же месть признавалась у них почти религиозным принципом. Ответить за убийство родственника считалось обязанностью семьи, и нередко в это дело вовлекалась часть всего племени; иногда даже долг кровной мести оставался неисполненным в течение целых поколений и вызывал смертельную вражду.
Необходимость быть вечно настороже, чтобы защищать свои стада и табуны, заставляла араба приучаться с раннего детства к оружию. Никто не умел лучше его употреблять лук, копье и палаш, равно как и управлять конем. Но он оставался преимущественно разбойником, и, хотя иногда служил купцам, доставляя им верблюдов, проводников и погонщиков для перевозки товаров, тем не менее он более всего склонен был брать выкупы с караванов или, не стесняясь, грабить их во время утомительного шествия по пустыне. Все это он признавал законным применением своего оружия, считая корыстолюбивых сынов торговли за людей более низкой расы, приниженной жаждой и привычкой к наживе. Таковы были арабы пустыни, обитатели палаток, на которых сбылось пророчество относительно их предка Измаила: «Он будет между людьми, как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него…» (Быт. 16:12).
Природа как бы создала араба для этой участи. Он был легок и худ, но мускулист и деятелен, способен переносить значительную усталость и трудные переходы. Он был умерен и даже воздержан, требуя мало пищи, и притом самой простой. Его ум, как и его тело, был легок и подвижен. Он преимущественно обладал интеллектуальными свойствами семитской расы, тонкой проницательностью, остроумием, быстротой соображения и блестящим воображением. Он воспринимал все очень быстро и горячо, но у него часто менялось настроение; гордый и смелый дух сказывался в его смуглом лице и светился в его темных блестящих глазах. Можно было быстро увлечь его красноречием и очаровать прелестью поэзии. Говоря на языке очень богатом, слова которого сравнивались с жемчужинами и цветами, он был оратором по природе; но он восторгался больше пословицами и остроумными изречениями, чем последовательной логической речью, и был склонен выражать свои мысли в восточном духе — нравоучительными баснями и притчами.
