Гэдрин увидел, что Боудика внезапно остановилась. Теперь она стояла как вкопанная. Он замер, зная, как сильно развито у нее чувство опасности. Она обернулась и знаком попросила его подойти, но сделать это как можно тише; она сама пригнулась так, что наконечник склоненного копья оказался на уровне головы. Подходя ближе, Гэдрин осматривался, пытаясь понять, что же вызвало такое поведение дочери. В небе не было ни одной птицы, ни одного животного не виднелось ни в поле, ни в ближнем лесу.
Он осторожно подошел.
— Я слышу, как бегут люди, — прошептала она.
Гэдрин огляделся, но так ничего и не увидел. Боудика указала в сторону отдаленной дороги, но она, как ему казалось, тоже была совершенно пустой.
— Сколько их? — спросил он.
— Много.
Они снова стали прислушиваться, и наконец он услышал топот ног по старой глинистой дороге. Из-за холма показались трое, потом пятеро и, наконец, пара десятков человек. Они бежали, неся с собой мешки с припасами, у некоторых были мечи, копья и щиты. Похожи скорее на военный отряд, чем на каких-нибудь разбойников.
— Все хорошо, Боудика, эти люди для нас не опасны, — сказал Гэдрин.
Он выпрямился и быстро пошел к дороге. Люди подбежали к нему, сказали несколько слов, а потом продолжили свой путь. Он же вернулся к тому месту, где осталась дочь.
— Ну? — спросила она. — Куда они направляются?
— На юг. Прошел слух, что скоро римляне вторгнутся к нам из Галлии. И их армия очень велика.
— Это плохо? — спросила Боудика.
— Для некоторых — да.
— А для нас?
Он улыбнулся:
— Это зависит от того, будем ли мы сражаться против римлян, как германцы, или же научимсй жить с ними в мире, как галлы.
Она ждала ответа, как же поступит ее семья — последует примеру германцев или галлов, но отец промолчал.
43 год н. э. Гесориак, берег Северной Галлии в правление императора Клавдия
— Бред. Тупой бред!
Тит Флавий Веспасиан слушал легата и хранил молчание. Все остальные в шатре превратились в слух.
В полной тишине легат продолжил:
— Мне жаль, но эта переправа — чистое безумие. Зачем нам рисковать жизнями своих людей и сражаться в Британии с этими… этими варварами, когда в том вовсе нет нужды? Такие земли, — указал он на север, — не нужны Риму, вы знаете это так же хорошо, как и я! Это земли демонов и злых духов, вышедших из Гадеса. Вспомните, что случилось с Варом[2]и его людьми, когда они столкнулись с ордами германцев!
Веспасиан продолжал молчать. Он имел право посадить этого человека под арест, обвинить его в предательстве, но понимал, что это могло дать повод к мятежу в армии. Однако ни один легат не смел безнаказанно врываться в его шатер, дабы произносить подобные речи, если только у него или других легатов, командующих восемью объединенными легионами, не было серьезных препятствий для выполнения задачи, поставленной самим императором. И потом, их силы насчитывают сорок тысяч солдат!
Однако Веспасиан, как и все подчиненные командующего объединенными легионами Авла Плавтия, знал, что действительно были веские причины для тревоги.
Главный ужас внушали друиды. Рассказывали, что это высокие, белокурые люди с длинными усами, их волосы подобны иглам дикобраза, а кожа ярко-голубая, потому что они разрисовывают себя вайдой.[3]
Но даже не внешность друидов так пугала римлян, а их ритуалы. Рассказы о приношении в жертву людей, использовании их внутренностей для гадания— было только началом кошмара, которым встречала римлян Британия. Согласно надежным свидетельствам путешественников, знавшим эту дикую страну, друиды ловили всех пришельцев и пытали их, жарили живьем и поедали их еще шипящую горячую плоть. Именно это, понимал Веспасиан, больше всего пугало теперь солдат. Да и сам он не слишком радовался перспективе покинуть Галлию и, возможно, в последний раз попрощаться с женой Друзиллой и сыном Титом.
Но все ужасы, с которыми можно было столкнуться, преодолев воды пролива, не были так опасны, как то, что происходило сейчас: Веспасиан знал, что этот разговор с легатом был не первым тревожным звонком. Не впервые в армии зрело неповиновение. Всего три года назад, в правление безумного Калигулы, злосчастный император был унижен своими легионами, когда они попросту отказались взойти на корабли и плыть на север. В ярости он приказал им собирать на берегу ракушки — как символ единственной победы, на которую способны трусы. И они двинулись обратно в Рим навстречу позору и осмеянию. Ни с чем подобным никогда бы не смирились ни сам Веспасиан, ни его командующий Авл Плавтий.
— Я скажу тебе, почему мы пересечем море и высадимся в Британии, — спокойно произнес Веспасиан. — С тех пор как Юлий Цезарь ступил на британскую землю сто лет назад, торговля с бриттами стала для нас очень важной. Римские купцы богатеют на пшенице, золоте и серебре, которые в избытке дает эта земля, на скоте и рабах, а деньги, что император получает от этих купцов в виде налогов, идут на выплату жалованья нам: легионерам, тебе и мне. Кстати, Рим снабжает бриттов вином, ювелирными украшениями, стеклом и оливковым маслом, а это приносит императору еще большие доходы.
— Тогда почему…
— Потому, легат, что бритты не ладят между собой и в их землях вот-вот разразится новая война. И чтобы ее предупредить, нужна усмиряющая длань Рима. Все больше и больше вождей бриттов ищут спасения у нас в Риме, они рассказывают о том, что происходит в их землях, и императору их рассказы не по душе.
— Император жаждет лишь победы, и потому его мнение…
— Довольно! — оборвал его Веспасиан. — Как смеешь ты оспаривать приказы императора?! Возьми свои слова обратно, или мне придется заключить тебя под стражу и покарать за неповиновение и измену!
Сдержавшись, легат произнес:
— Я отказываюсь от своих слов, но извиняться не буду, ибо всем известно, что Мессалина делает из императора посмешище. Даже несколько моих друзей были силой приведены во дворец для участия в ее оргиях. Все, что они делали, — просто пили в таверне неподалеку, но императорская стража потащила их, словно каких-то шлюх, а ведь они хорошие солдаты, верные римляне и семейные люди!
Веспасиану, сыну Сабина — сборщика налогов, были прекрасно известны все эти слухи, и они всегда вызывали у него отвращение. Но его, как начальника Второго легиона Августа, долг и клятва верности обязывали поддерживать доброе имя императора и императрицы, даже если император был глух и слеп к тому, что его жена первая втаптывает это доброе имя в грязь.
