Голос звучит точно так же, он лишь стал немного слабее и слегка затруднен. Но лицо старика утратило свою выразительность, теперь оно словно затянуто дымкой, пустотой, что будто растекается из невидящих глаз. Уильям усмехается, показывая, что оценил остроту, но тут же, спохватившись, издает веселый смешок:
— Что ж, тогда смею надеяться, что застал вас в роскоши.
Пустые глаза резко отворачиваются в сторону и сразу же останавливаются на Синтии. Уильяма это несколько пугает.
— Дочка, у нас осталось от ужина что-нибудь легкое?
— Да, отец.
— Сходи принеси нам.
— Хорошо, отец. Господин Страуд, — склоняет она голову в сторону Уильяма.
Уильям едва не забывает поклониться Синтии. Он сопровождает ее взглядом, пока за ней не закрывается дверь. А он-то надеялся на ее заступничество во время своего визита. Спохватившись, он переводит взгляд на лицо старика — тот сидит, выставив вперед подбородок, и ждет. Помимо желания Уильяму вспоминается черепаха, виденная однажды в Дувре, — моряки нередко привозили их в Англию контрабандой. Высаженная на стол таверны, она вяло и неловко скребла по столу коготками, пытаясь ползти, а какой-то пьяный гардемарин тыкал ей в нос чубуком трубки, заставляя сворачивать в сторону. Уильяму отчетливо припомнилась ее сморщенная строгая мордочка, патрицианский прикус клюва и пустые сухие глаза. По этим глазам Уильям понял, что она отчаянно устала и невероятно измучена тщетными попытками обойти препятствие, вновь и вновь возникающее на ее пути. Ему отчаянно захотелось, чтобы ее никогда не привозили сюда, чтобы он никогда не видел ее глаз.
— Присядьте, господин Страуд.
Уильям трясет головой, отгоняя охватившие его воспоминания. Давным-давно — четыре года, так? — когда господин Деллер впервые заговорил о своем недуге, его охватил страх: почему-то ему казалось, что, потеряв зрение, старик сможет гораздо легче читать его мысли. И даже понимая, что это лишь плод его воображения, он тем не менее изо всех сил гнал от себя низкие и непочтительные помыслы.
— Темно ли сейчас?
— Сейчас поздняя ночь, господин Деллер. Луна скрыта тучами, да и то это тоненький месяц.
— Я уже давно не замечаю времени. — Воцаряется недолгая тишина, не нарушаемая даже потрескиванием дров в камине: от них остались лишь угли. — Как ваши успехи?
— Неплохо, сэр. — Старик резко откидывается на спинку кресла. Что это за выражение на его лице? Улыбка? Не похоже. Насмешка? Может быть. — Господин Деллер, вы говорите о работах, которые я должен бы писать, или о тех, которые я пишу?
— Я бы не делал между ними различия.
— Но оно есть, и вы это знаете.
— Как у вас обстоят дела с заказами?
— На днях я писал для сквайра Тэйта его призовую свиноматку. Но как ни требовала у него госпожа Тэйт, как ни бранилась на весь двор, ее портрет он мне не закажет, поскольку ей в случае чего предстоит вынашивать дольше, чем той свинье.
— А-ха! — Смех господина Деллера почти неотличим от вздоха. — Люди рисовали и более низкие предметы, господин Страуд, и бывали пожалованы дворянством за свои труды.
— Касательно возвышенности моих заказчиков: вероятно, следующим, что я буду рисовать, будет вывеска таверны.
Откуда этот гнев? Он находится в доме умирающего — человека, который некогда был близок Уильяму так, что перед любовью к нему в душе Уильяма меркла любовь к отцу. И все же он не может до конца изгнать из сердца сдавившую его злобу.
— Господин Страуд, возможно, вы помните: когда мои глаза еще служили мне, я находил ваши работы многообещающими.
— Да, и для меня не было большей радости, чем эта.
— У вас верный глаз, отличное чутье на естественные формы, и рука легко следует за глазом. Кроме того, у вас светлый разум, стремящийся к познанию.
Уильяму вспоминается их первая встреча. Он, совсем еще юнец, всю жизнь рисовавший что-нибудь кусочками угля на украденных из кухни листах пергаментной бумаги. И прославленный живописец, недавно переехавший в их приход: без парика, не покрытый загаром, в шитом серебром камзоле с пышными рукавами и панталонах черного бархата. Его наряд был великолепнее, чем даже у отца в воскресный день. Могущественный посланец мира власти, он рисовал — и на холсте точно по волшебству возникали мельница, лошадь, пьющая из мельничного лотка, зеленые дубы вдали, подобные крепостной стене. Уильям помнил, как покалывало под волосами, когда он переминался с ноги на ногу под белым полотняным пологом, растянутым над головой живописца, пока тот, бормоча что-то более или менее одобрительное, рассматривал рисунки, робко предложенные ему сыном мельника. Помнил даже крестьянского мальчика, что держал пенал с кистями.
— Моя дочь всегда с большой радостью ожидала ваших визитов. Вы догадывались об этом?
Уильям молчит. Он бы пожал плечами, но старик не видит его. Невозможность ответить жестом лишает Уильяма уверенности в себе.
— Вы вели с нею близкое знакомство?
— Я всегда относился к ней со всем возможным почтением, сэр.
Господин Деллер вдруг исполняется непонятно откуда взявшейся силой, он словно вырастает в своем кресле:
— Господин Страуд! — От его голоса Уильям разом подтягивается, точно замечтавшийся школьник, пойманный наставником. — Эта страна — не место для молодого художника. В ней нет ни вызова, ни соперничества, ни товарищества. Боюсь, здесь, в Кенте, ваш талант лишь захиреет и погибнет.
Уильям всматривается в пустое лицо, в морщины вокруг невидящих глаз, оставленные радостью и горем.
— Что вы хотите сказать этим, сэр? — осторожно спрашивает он.
— Лишь то, что вывески таверн — неплохой заказ для ремесленника. Но вы не ремесленник! Иначе я не взялся бы учить вас.
Сердце Уильяма сжимается. Неужели старик собирается дать ему заказ? А то и предложить чье-нибудь покровительство?
— Здесь неподалеку мельница моего отца, которую мне предстоит унаследовать, — отвечает Уильям. — И, как вы знаете, от любимого мною занятия меня удерживает сыновний долг.
Господин Деллер продолжает, словно не слыша его слов:
— Сейчас я скажу вам кое-что и попрошу не слишком торопиться с ответом. — Вновь тишина; но рассыпающийся на части механизм одряхлевшего тела еще повинуется своему назначению — так продолжают вращаться шестерни, даже потеряв более половины зубцов. — У меня имеется неоконченный портрет. Моей любимой усопшей жены. Я позвал вас в надежде, что… что вы согласитесь закончить эту картину. Для меня.
Уильям ошеломлен, его охватывает разочарование, которое тут же сменяется тревогой. Он осведомляется:
— Этот портрет, сэр… На нем нужно окончить задний план?
— Нет. Передний план. Ее саму.
