Отец обещал встретиться с ней в саду, он никогда ее не подводил. Эсперанса наклонилась, чтобы сорвать красный распустившийся цветок, и укололась острым шипом. Из пальца пошла кровь. «Не к добру», — подумала девочка. Быстро замотала руку концом фартука и выбросила примету из головы.
Потом она осторожно срезала розу, которая ее поранила. Посмотрев на горизонт, девочка увидела последние лучи солнца, опускавшегося за Сьерра-Мадре. Скоро совсем стемнеет. Девочкой овладело чувство тревоги.
Где же папа? Рано утром он отправился с вакерос на пастбище. Он всегда приходил домой до заката, весь в пыли, и громко топал во дворе, чтобы избавиться от грязи, которая засохшей коркой покрывала его сапоги. Иногда он даже приносил от пастухов кусочки вяленого мяса. Эсперанса должна была сама его найти, шаря по карманам его рубахи, пока он ее обнимал.
Завтра был ее день рождения, и она знала, что на рассвете ей споют серенаду. Отец и другие мужчины, живущие на ранчо, соберутся под ее окном и глубокими мелодичными голосами споют Лас Маньянитас, поздравительную песню ко дню рождения. Она подбежит к окну и пошлет им в ответ воздушные поцелуи, а потом сбежит вниз, чтобы посмотреть подарки. Конечно же, там будет фарфоровая кукла от папы. С тех пор как Эсперанса появилась на свет, папа каждый год дарил ей куклу. А мама дарит ей постельное белье, ночные рубашки или блузки, которые расшивала сама. Белье всегда отправлялось в сундук для приданого у ножек ее кровати.
Большой палец Эсперансы все еще кровоточил. Она подхватила корзину с цветами и поспешила из сада. Во внутреннем дворике она остановилась, чтобы сполоснуть руку в фонтане. Когда вода уняла боль, Эсперанса выглянула за массивные деревянные ворота, из которых открывался вид на тысячи акров папиных владений.
Эсперанса присмотрелась, надеясь увидеть облако пыли, означающее приближение всадников и то, что папа наконец вернулся. Но горизонт был пуст. В тусклом сумеречном свете она обошла двор и оказалась перед тыльной стороной большого дома, выстроенного из дерева и необожженного кирпича. Там она нашла маму, которая тоже всматривалась в даль.
— Мама, злобный шип уколол мне палец, — сказала Эсперанса.
— Не к добру, — сказала мама, вспомнив суеверие, но улыбнулась. Они обе знали, что это «не к добру» значит не больше, чем уронить кастрюлю или разбить яйцо.
Мама обняла Эсперансу за талию, и их глаза устремились к загонам для скота, конюшням и лачугам слуг, разбросанным в отдалении.
Эсперанса была почти такого же роста, как мама, и все говорили, что однажды она станет такой же красавицей. Иногда, заплетя волосы в косы и уложив их вокруг головы, Эсперанса бросала взгляд в зеркало и могла убедиться, что люди не лгали. У нее были такие же черные волосы — волнистые и густые. Такие же длинные ресницы и кремовая кожа. Но сходство с мамой было не полным, потому что глаза у Эсперансы были папины — миндалевидные и карие.
— Он опаздывает совсем немного, — сказала мама. И Эсперанса верила ей, но в глубине души укоряла отца.
— Мама, ведь только вчера соседи предупреждали его о бандитах.
Мама кивнула и в тревоге закусила губы. Они обе знали, что, хотя шел тысяча девятьсот тридцатый год и революция в Мексике завершилась десять лет назад, люди таили злобу на богатых землевладельцев.
— Ничто не меняется сразу, Эсперанса. Почти вся земля принадлежит богачам, а у некоторых бедняков нет даже клочка земли. На крупных ранчо пасется скот, а кое-кому из крестьян приходится есть кошек. Папа сочувствует бедным, он дал землю многим своим работникам. Людям это известно.
— Но, мама, известно ли это бандитам?
— Надеюсь, что так, — сказала мама тихо. — Я уже послала Альфонсо и Мигеля найти его. Давай подождем в доме.
Чай подали в папином кабинете, где уже сидела Абуэлита.
— Подойди-ка, ми ньета, внучка моя, — сказала она, держа пряжу и вязальные крючки. — Я начала новое одеяло и хочу научить тебя вязать зигзагом.
Бабушка Эсперансы, которую все называли Абуэлита, жила с ними и была уменьшенной и сморщенной копией мамы. Она выглядела очень элегантной в строгом черном платье, золотых сережках и с пучком седых волос на затылке. Но Эсперанса больше любила ее за капризы, чем за соблюдение приличий. Абуэлита могла церемонно потчевать окрестных дам чаем, а после их ухода гулять по виноградникам босиком и с книжкой в руке, читая стихи птицам. Хотя в бабушке было и что-то предсказуемое, например кружевной платок, выглядывавший из-под рукава платья, она умела удивлять — цветком в волосах, красивым камнем в кармане, философским изречением, промелькнувшим в беседе. Когда бабушка входила в комнату, все стремились ей угодить. Даже папа всегда уступал ей стул.
Эсперанса жалобно сказала:
— Почему мы всегда беремся за вязальный крючок, пытаясь отогнать тревогу?
Тем не менее она села возле бабушки, вдыхая ее вечный запах — чеснока, пудры и мяты.
— Что случилось с твоим пальцем? — спросила Абуэлита.
— Укололась шипом, — сказала Эсперанса.
Абуэлита кивнула и задумчиво сказала:
— Не бывает роз без шипов.
Эсперанса улыбнулась, понимая, что бабушка имела в виду вовсе не цветы. Она сказала, что не бывает жизни без трудностей. Девочка смотрела на серебристый крючок, танцующий вверх и вниз в руке Абуэлиты. Когда волос падал ей на колени, она брала его и вплетала в одеяло.
— Эсперанса, вот так мои любовь и добрые пожелания навсегда останутся в этом одеяле. Теперь смотри. Десять петель до верхушек гор. Добавь одну. Теперь девять вниз до долины. Пропусти одну.
Эсперанса взяла крючок и повторила движения Абуэлиты, а потом посмотрела, что получилось. Верхушки гор вышли кривовато, а долины завязались в тугой узел.
Абуэлита улыбнулась и, потянув нить, распустила все ряды Эсперансы.
— Никогда не бойся начинать все сначала, — сказала она.
Эсперанса вздохнула и снова начала с десяти петель.
Тихо напевая что-то себе под нос, вошла их экономка, Гортензия, с тарелкой маленьких бутербродов. Она предложила один маме.
— Нет, спасибо, — сказала мама.
Гортензия поставила поднос, принесла шаль и укрыла мамины плечи. Эсперанса не могла припомнить время, когда Гортензия не заботилась бы о них. Она была родом из индейского племени сапотеков — невысокая, плотная, с иссиня-черными волосами, заплетенными в косу. Эсперанса смотрела на двух женщин, глядящих в темноту, и думала, до чего же они не похожи друг на друга — Гортензия казалась полной противоположностью мамы.
— Не волнуйтесь так, — сказала Гортензия, — Альфонсо и Мигель найдут его, непременно найдут.
Альфонсо, муж Гортензии, распоряжался всеми полевыми работниками и считался папиным другом и компаньоном. Он был невысоким, как и Гортензия, и таким же смуглым. Из-за круглых глаз и висячих усов Эсперансе казалось, что Альфонсо похож на брошенную игрушку. Хотя он и не думал грустить. Он любил землю так же сильно, как папа. Вдвоем, работая бок о бок, они воскресили заброшенный розарий, переходивший из поколения в поколение в их семье. Брат Альфонсо работал в США, поэтому он все время твердил, что и сам когда-нибудь туда поедет, однако оставался в Мексике, потому что был привязан к папе и Ранчо де лас Росас.
