Есугей и его воины были поражены. Перед ними стоял не требовательный и наглый враг. Шаман кипел от злобы и разочарования. Есугей колебался, покусывая губы, и шаман подошел к нему поближе.
— Наш скот гибнет от странной болезни, — шептал он. — Духам Синего Неба требуется жертва. Вот эта жертва стоит перед тобой, господин мой. Кюрелен — сын вождя и брат твоей жены. Духи требуют для себя именно эту жертву.
Есугей был очень суеверным, как все монголы, и он не знал, к какому прийти решению. Ему были нужны умелые ремесленники, он хотел, чтобы его красивая жена, которая все еще не смирилась после похищения, была бы счастлива и радовалась жизни. Оэлун, конечно, обрадовалась, увидев брата. Есугей решил, что она станет к нему лучше относиться, если он пощадит ее брата. «Возможно, — подумал Есугей, — ей станет легче жить среди чужих людей, если рядом будет находиться родная душа».
Однако шаман продолжал шептать свое на ухо Есугея, заставляя сомневаться в решении.
Кюрелен, ненавидя шаманов и прекрасно понимая, что тот задумал, видел, как волновался и сомневался молодой хан, как потемнели его глаза, когда он взглянул на нового родственника. Рядом с лицом хана маячил зловещий профиль шамана с обиженно опущенными уголками губ. Кюрелен ловил на себе хитрые, подозрительные и злобные взгляды воинов. Они перестали улыбаться, стали окружать его тесными рядами. Калека понимал, что ни в коем случае не должен показывать свой страх, и он насмешливо произнес:
— Святейший шаман, я не знаю, что ты там шепчешь, но мне ясно, что ты даешь хану дурной совет. Воинов священнослужители лишают мужества. У них души шакалов, и они должны пользоваться глупым колдовством, потому что опасаются меча. У них растет брюхо от мяса животных, которых сами не смогли поймать. Они пьют молоко и кумыс, хотя не могут подоить кобылу. Священнослужители спят с женщинами, но они их не покупали, не захватили во время сражения и даже не смогли их украсть. Сердце у них подобно сердцу верблюда, и живут они за счет своей хитрости и уловок. Эти шаманы постоянно пугают людей, чтобы те прислуживали им.
Воины терпеть не могли шамана, так как он похотливо смотрел на их собственных жен, и, слушая такие речи, начали усмехаться. Шаман с ненавистью уставился на Кюрелена, побагровев от ярости. Есугей улыбнулся, пребывая в замешательстве. Кюрелен тем временем обратился к нему:
— Благородный хан, прошу тебя, ответь мне честно: что для тебя проще — расстаться с одним воином или распрощаться с этим глупым шаманом?
— Конечно, мне воин нужнее, чем шаман, — Есугей по простоте души даже не стал раздумывать. — Ремесленник ценится ниже воина, но и он ценнее шамана. Кюрелен, если ты желаешь жить среди нас, добро пожаловать!
Так Кюрелен, которому всю жизнь помогали выпутываться из трудностей собственный острый ум и умение вовремя говорить нужные слова, стал членом племени Есугея. Но шаман не простил обиды и стал его смертельным врагом. Воины всегда презирали побежденных и поэтому совершенно перестали прислушиваться к словам шамана. Его слушались только женщины и дети.
Сначала Оэлун не желала видеть брата, считая, что он предал ее и даже посмел насмехаться над нею, но прошло время, она забеременела от Есугея, и ей пришлось примириться с существующим положением вещей. Она не проливала зря слез, оплакивая свою судьбу, а постаралась использовать сложившуюся ситуацию для своей выгоды. Ей, конечно, пришлось пойти на компромисс, чтобы жить в комфорте и в относительном спокойствии. Она долго не желала видеть собственного братца и послала за ним только во время родов. Роды были трудными. Есугей был в ту пору на охоте, а Оэлун была испугана и желала, чтобы рядом с ней находился человек, которого она, несмотря ни на что, искренне любила.
Оэлун понимала, что народ ее мужа Кюрелена не любит и презирает, но побаивается. Ее соплеменники тоже не любили Кюрелена, да и ее саму, о чем ей было известно. Оэлун, холодную и надменную, люди были вынуждены уважать.
Кюрелена не уважали, считая, что он слишком болтлив и не гнушается разговоров с окружающими. Разве следует относиться к такому человеку серьезно? Даже пастухи не уважали его и смеялись над его трусостью, ведь он смирился с похищением собственной сестры!
Старуха Ясай подошла к его юрте, встала у порога и посмотрела на Кюрелена. Кюрелен ее заметил, допил кумыс, полюбовался красотой серебряной чаши, а потом, осторожно поставив чащу на устланный выделанными шкурами пол юрты, вытер узкие губы грязным рукавом халата и улыбнулся.
— Ясай, в чем дело? — спокойно поинтересовался Кюрелен.
Служанка едва скрыла возмущение: сын вождя, а разговаривает с ней, как с равной. Она презрительно скривила губы, а потом, хмыкнув, сплюнула на пол. Кюрелен спокойно наблюдал за старухой. Он сидел на шкуре, засунув изуродованные руки в широкие рукава одеяния. В полумраке юрты блестели его хитрые злые глазки. Старуху не обмануло его внешнее спокойствие и отсутствие высокомерия, как оно не обманывало окружающих. Никто не верил, что калека считал равными себе членов племени Есугея. Если бы он продемонстрировал им чувство собственного достоинства и гордость, а затем начал с ними общаться, люди были бы ему только благодарны и польщены тем, что он снизошел с высоты своего положения до них, они наверняка стали бы к нему лучше относиться. Однако люди догадывались, что он притворяется, показывая им, что они равны ему, а его напускное смирение — это всего лишь насмешка над ними. На самом деле он продолжал считать людей ниже себя, ненавидел и презирал их.
Кюрелен поднял широкие черные брови.
— Моя сестра? — спросил он, а потом усмехнулся и резко поднялся.
Ясай продолжала с отвращением смотреть на него. Монголов всегда смущало физическое уродство.
— Что ей нужно от меня? — спросил Кюрелен, помолчав.
— Она рожает, — ответила служанка и, повернувшись к калеке спиной, спустилась с настила.
Кюрелен остался в юрте один, глаза у него сверкали и на губах появилась кривая усмешка. Он опустил голову и, казалось, о чем-то серьезно задумался. Несмотря на попытки держаться гордо и с достоинством, у него был жалкий вид. Через несколько мгновений калека, выйдя из юрты, вдохнул горячий, розоватый от заката воздух.
Глава 2
В это время пастухи гнали с пастбищ скот в орду. Они двигались среди клубов серой и золотистой пыли, и горячий воздух пустыни наполнялся хриплыми резкими выкриками. Животные мычали низкими и грустными голосами, пробегая по узким извилистым проходам между черными конусовидными юртами, стоящими на деревянных настилах. Аил располагался неподалеку от реки Онон, и пастухи направляли к желто-серой реке стадо. Голые ребятишки с кожей темно-коричневого цвета играли в пыли и между куч отбросов, скопившихся возле юрт, однако, когда раздался шум приближающегося стада, дети быстро начали карабкаться на настилы и оттуда стали наблюдать за пастухами, проносившимися мимо в облаках пыли. Окутанные клубами пыли быстро проследовали, подобно привидениям, стада, и только изредка можно было увидеть головы волов, коз или овец, рога, хвосты, огромные волосатые ноги, потом все опять закрыли облака пыли, сверкающей в последних лучах садящегося красного солнца.
