Однажды Апофис пришел один, мне очень хотелось спросить его о том, где его работник, но гордость и стыд заставляли молчать. На другой день скульптор снова пришел один; беспокойство мое усилилось, я не находила себе места; наконец Аснат, словно угадав мои тайные мысли, спросила, почему нет Итамара.
— Он болен, — отвечал Апофис.
— Кто-нибудь заботится о больном? — спросила я, сдерживая вздох.
— Он живет у своего шурина Амрама, а его сестра Иохабед ходит за ним. Они люди бедные, но добры и любят его.
— Почему ты так близок с каким-то аму? — спросила я.
— В Танисе их столько, что нельзя не знать их. Кроме того, мы с Итамаром знакомы давно, его талант к ваянию и кроткий нрав заставили меня полюбить его.
— Аснат, — сказала я, — прикажи передать корзину плодов и амфору лучшего вина Апофису — это для его друга на время его выздоровления.
С этого дня я ощутила какую-то внутреннюю пустоту, мне не хватало Итамара. Во сне я слышала задумчивый, мелодичный звук его голоса, а его прекрасное лицо и чудные глаза завораживали меня. Тщетно я внушала себе, что он презренный ремесленник, сын презираемого племени. Как только моя слишком острая память воспроизводила эти образ и обольстительную улыбку, я забывала о его происхождении, низком общественном положении — все предрассудки исчезали, всякое рассуждение уступало место неодолимому желанию во что бы то ни стало повидаться с ним.
Я не могла больше обманывать себя, да, я питала безумную страсть к отверженному, нечистому, между нами бездна. Ярость и стыд мучили меня, я боялась самой себя. Уж не овладел ли мною какой-нибудь злой дух?
Я стала сторониться окружающих, мне казалось, что всякий мог прочесть страшную тайну по моему лицу.
Желая избавиться от мучений, я искала развлечений, посещала храмы, приносила дары и жертвы богам, часами стояла на коленях с горячей молитвой на устах, умоляя невидимых спасти меня от наваждения и прогнать из моего сердца даже мысль об аму.
Я начала замечать, что Аснат с тревогой поглядывает на меня, но говорить не смеет.
Как-то вечером мы остались вдвоем в саду на небольшой террасе, выходившей на Нил. Облокотившись о балюстраду, я смотрела на воду, погруженная в мрачные мысли; солнце садилось, обливая своими красноватыми лучами блестящую поверхность реки и листву деревьев. Я повернула голову, чтобы сказать что-то Аснат, и снова заметила в ее глазах странное выражение.
— Что за привычка смотреть на меня так, словно ты следишь за мной, — проворчала я.
Вместо ответа Аснат упала к моим ногам и, схватив мои руки, покрыла их поцелуями и слезами.
— Термутис, так не может продолжаться. В твоей душе происходит что-то ужасное. Ты бледнеешь и худеешь, сон бежит от твоего изголовья, лицо горит, а руки холодны как лед. Знаю, что недостойна твоего доверия, но так люблю тебя, ценою жизни могла бы доказать мою признательность. Я знаю больше, чем ты думаешь, — не без причины удалила твоих прислужниц и сама охраняю твой сон. Уста изменяют тебе, выдают то, что мучит сердце, и ты неоднократно звала Итамара. О, Термутис, прими мои помощь и любовь, чтобы сохранить это имя в тайне, чтобы оно не стало твоим позором и гибелью несчастного.
Я была уничтожена; все прыгало в потемневших глазах: во сне я выдала себя. Если бы подслушивал кто-нибудь другой, а не верная Аснат, о, тогда смерть была бы счастьем.
Я обняла подругу детства за шею, прижала лицо свое к ее щеке и оросила слезами. Я испытывала адские муки, и никто не мог меня утешить, ибо происхождение любимого было ненавистно, я должна была забыть его или презирать себя.
Когда первое волнение улеглось, мы разговорились.
Аснат поклялась молчать, теперь у меня была поверенная и я могла рассказывать ей о чувстве, поглощавшем все мое существо.
Несколько дней прошло сравнительно покойно, я всеми способами старалась оставаться наедине с подругой. Ложась спать, я отпускала своих женщин, и мы с Аснат беседовали часами.
Однажды ночью сидели мы у открытого окна, вдыхая аромат, доносившийся из сада. Во дворце все спало, и только крики часовых нарушали тишину, как вдруг под моими окнами раздался шорох и на колени к Аснат упал камешек с привязанным к нему клочком пергамента. Она жадно схватила папирус и при свете луны прочла его.
— Это послание Апофиса, — вымолвила она, краснея. — Его принес выздоровевший Итамар. Он же доставит и мой ответ: если позволишь, напишу его на твоих табличках.
Я кивнула в знак согласия. Сердце до того сильно билось, что рвалось из груди: в нескольких шагах от меня был Итамар. Мне хотелось побеседовать с ним, расспросить о здоровье, это было так естественно и для меня вполне пристойно. Когда Аснат вернулась с табличками, я объявила о своем желании; она не стала возражать, но, опасаясь, как бы под окнами не увидели мужчину, высунулась из окна и приказала Итамару пройти в крытую беседку; затем, подав руку, помогла мне сойти с террасы. Ноги дрожали, хотя я не опасалась, что нас заметят; если бы даже какой-нибудь часовой увидел меня гуляющею с подругой, то это не удивило бы его: мы часто наслаждались ночной свежестью, предпочитая отдыхать во время утомительного дневного зноя.
Мы уже подходили к беседке из акаций, когда Аснат припомнила, что оставила на столе какую-то вещь, которую хотела отослать Апофису. Извинившись, она быстро вернулась во дворец.
В первый раз я очутилась наедине с Итамаром, который, весь освещенный луною, стоял в нескольких шагах от меня, облокотившись на каменную скамью. Он похудел, прекрасное лицо омрачилось страданием и унылой печалью. Мною овладело горячее желание утешить его; я сделала несколько шагов к скамье и произнесла:
— Итамар, что с тобой?
При звуке моего голоса он вздрогнул, устремил на меня смущенный взор и упал к моим ногам.
— Солнце сияет слишком высоко, — пробормотал он. — Лучи его не могут дойти и прогнать туман, омрачающий душу бедного и нечистого, но тебя, светлая дочь фараона, да благословят и сохранят боги. Да осыпят они тебя всеми благами за слова сострадания, с которыми ты с высоты трона обращаешься к человеку более ничтожному, чем прах, попираемый твоей стопой.
Он на коленях приполз ко мне и, схватив край моей одежды, прижал его к своим губам.
— О, царевна, охотно заплачу жизнью за то, что посмел дотронуться до тебя.
Трудно описать, что я почувствовала.
Тихий, дрожавший от сдерживаемой страсти голос опьянял меня; глаза, блестевшие опасением и возбуждением, очаровали меня.
Невольно я положила руку ему на голову, и пальцы погрузились в густые шелковистые кудри. При этом прикосновении я задрожала и, забывая осторожность и предрассудки, произнесла прерывавшимся от слез голосом:
— Ты страдаешь не один, Итамар, да послужит тебе это утешением. Я плачу, потому что происхождение твое — бездна между тобой и дочерью фараона.
