ГЛАВА 1
Ноябрь 1448 г.
Константинополь
Царевна Восточной Римской империи София Драгаш торопливо шагала по длинным темным коридорам императорского дворца в Константинополе, стараясь не отстать от командира императорской гвардии Иоанна Далмата. На ходу глянула в окно — в небе над гаванью висела круглая грузная луна. До рассвета оставались часы. Император, Иоанн Восьмой, уже несколько недель тяжело болел. Софию призвали среди ночи наверняка потому, что с минуты на минуту ожидали его смерти.
Зала перед императорской спальней была полна людьми. Большинство стояли на коленях на каменном полу, молясь за здоровье императора — на греческом. Хотя люди Константинополя и называли себя римлянами, уже много столетий назад греческий стал официальным языком империи, сменив латынь. Проталкиваясь сквозь толпу, София заметила мать императора, Елену Драгаш, сидевшую в углу и разговаривавшую с Георгием Сфрандзи, самым доверенным советником Иоанна. Далмат подвел Софию к дверям императорской спальни, охраняемым «praepositus sacri cubiculi»[1], лысеющим евнухом, решавшим, кого допускать к умирающему.
— Он очень слаб. Не задерживайтесь, — сказал евнух Софии, пропуская ее в двери.
Комнату освещало всего несколько свечей у двери. Сперва София не могла разглядеть императора, но слышала его дыхание — тяжкие, мучительные вздохи, доносившиеся издали, из темноты. Она двинулась осторожно на звук и вскоре различила очертания большой кровати под балдахином и лежавшего в ней человека. Иоанн был крупным мужчиной, но теперь невероятно исхудал. София едва узнала распростертого перед нею изможденного, иссохшего человека. Восковая кожа, ввалившиеся глаза. Если бы не жуткие хрипы, вырывавшиеся из груди при каждом вдохе, София приняла бы его за мертвеца — глаза были закрыты. Глядя на спящего, она едва удержалась от слез.
София не любила дядю. Он был слишком вспыльчив и чересчур много пил. Однако Иоанн был хорошим императором и позволял Софии жить, как она хотела. Ей было уже без малого двадцать четыре года, и она все еще оставалась вне брака. Византийских царевен, как правило, выдавали замуж куда раньше — но Иоанн ни разу не заговаривал о женитьбе. Он позволил ей учиться не только литературе и философии, обычным предметам для высокородных женщин, но также математике, государственному управлению и языкам: итальянскому, арабскому, латыни и турецкому. По настоянию императрицы-матери Елены он даже позволил ей присутствовать на советах и выучиться искусству политики. Кто бы ни сменил Иоанна — он вряд ли позволит столько племяннице предшественника.
София нежно погладила волосы императора.
— Дядя, я пришла, — прошептала она.
Иоанн открыл глаза.
— София, сядь рядом, — прохрипел он. — Я хочу попросить…
Речь его прервал долгий приступ кашля.
— Я прошу прощения, — выговорил он наконец, — за все причиненное тебе зло.
Традиционная просьба императоров, чувствующих приближение смерти. Иоанн знал — его кончина близка.
— Не нужно просить, — сказала ему София. — Ты не причинил мне никакого зла.
Он покачал головой.
— Нет, София. Я поступил неправильно, я не так воспитывал тебя. Ты очень похожа на мою бедную жену, на Марию. Я хотел держать тебя рядом как напоминание о ней, дать тебе все, чего ни пожелаешь. Чего я не смог дать ей.
Он вздохнул.
— Я не подготовил тебя быть царевной и женой. Ты так и не обрела подобающего места в мире.
— Я довольна местом, которое занимаю. Я не сожалею о том, что столь многому выучилась.
— Не жалею и я, — прохрипел Иоанн. — Времена теперь трудные. Ты нужна империи. В Константинополе хватает тех, кто корысти ради готов продать империю туркам. Мы должны остановить врагов и предателей. Империя выстояла тысячу лет. Мы — наследники Рима. Мы не должны пасть!
— Но что я могу сделать? — В голосе Софии прозвучала горечь. — Я всего лишь женщина. У меня не будет ни власти, ни влияния при дворе.
Иоанн покачал головой, не в силах говорить — его застиг новый приступ кашля.
— Нет, ты больше, чем думаешь. Посмотри на мою мать, на Елену. Она — лучший политик, чем любой из моих советников. У тебя такой же могучий дух. Мой брат Константин — хороший человек, но ему недостает тонкости. Когда меня не станет, он будет нуждаться в твоей помощи, даже если ее не захочет.
— Дядя, я сделаю, что смогу.
— София, поклянись мне. Дай руку…
София положила ладонь на руку умирающего. Тот ухватил ее с неожиданной силой, вглядываясь пытливо в лицо Софии.
— Поклянись, что после моей смерти ты приложишь все усилия для спасения города от тех, кто хочет его гибели.
— Клянусь, — ответила София торжественно. — Я не пожалею жизни ради защиты Константинополя.
Иоанн выпустил ее руку, откинулся на подушки и сделался вдруг маленьким, немощным.
— Хорошо. Можешь идти. И позови мою мать.
София кивнула и вышла.
За дверями она передала императрице-матери, что сын хочет ее видеть, а затем встала на колени, молиться вместе с другими об императоре. София знала: они молились не только за императора, но в той же мере и за себя. У Иоанна не было сыновей — но имелись три брата. Люди боялись усобицы, войны за трон после смерти императора. А с усобицей вставала угроза нового нашествия турок. Нынешняя Восточная Римская империя была лишь тенью могучей державы триста тридцатого года от Рождества Христова, когда Константин перенес имперскую столицу из Рима в Константинополь. Теперешний турецкий султан, Мурад Второй, взял большие города Адрианополь и Салоники. Ныне от некогда великой державы остались Морея, Селимбрия да Константинополь — последний отблеск славы, восходившей ко временам Цезаря, последний барьер между турками и Европой. Султанские армии уже собрались на севере, чтобы встретить Крестовый поход, созванный Иоанном еще до болезни. Известия о ходе войны пока не достигли Константинополя, но если турки победили, то после смерти Иоанна уже никто не остановит их. Они пойдут на город.
Размышления Софии были прерваны громкими рыданиями, донесшимися из императорской спальни, — мать-императрица оплакивала сына. Иоанн умер.
* * *
Вечернее солнце клонилось к горизонту, когда Уильям Уайт одолел длинный подъем и с вершины холма впервые увидел Константинополь. До города еще оставалось несколько миль, но и с такого расстояния от великолепия перехватывало дыхание. Ему явились пастбища и поля пшеницы, почти достигавшие самых стен — огромных, во много миль длиною, от Золотого Рога, чьи воды блестели на севере, до Мраморного моря на юге. За стенами на семи городских холмах вздымались дома. Сощурившись, Уильям смог кое-что рассмотреть: купола церквей, роскошные дворцы, тонкие колонны. Неудивительно, что Константинополь называли Царьградом. Уильям ничего подобного ему не видел.
