Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
– Смотрите! Смотрите! Покровец-то на лошади – дорогой! Вона как! – крикнул мальчишка, висевший на заборе.
В воеводских хоромах, в верхнем жилье, загудели голоса. Тотчас внизу, в подклети[10], хлопнула дверь, и воеводский конюх Аким без шапки, в расстегнутом зипуне кинулся из калитки мимо набухавшей толпы.
– Акимка! Эй! – хотели остановить и расспросить его.
Но конюх скатился по скользкой круче берега, отвязал лодку и, борясь с течением, погнал ее на ту сторону.
– Стрельцов звать, – догадались в толпе.
В Дымковской слободе Аким нашел только троих стрельцов, остальные попрятались от неожиданной службы. Приплыли каждый на своей лодке – в шапках с алым заломом, в длинных, выцветших, залатанных кафтанах, – лениво поплелись вверх по берегу и только у самого дома воеводы прибавили шагу и расторопно заняли свои места. Двое – на воеводском крыльце, третий – у ворот. Потом пришел еще один, десятник, тоже с саблей, но вместо самопала он, как и положено десятнику, держал в руке новехонький протазан[11]. Он закрывал свою лавку и был недоволен и своим опозданием, и неурочной службой, и толпой.
– Эй, десятник! Берендейка-то[12]у тебя поистлела! – с издевкой крикнул Рыбак, отступя как раз настолько, чтобы стрелец не достал его копьем.
Уже четвертый год стрельцы в Великом Устюге не получали царского жалованья. Ждали на Пасху денег или хотя бы по портищу[13]законного сукна, но и его не пришло, а шить из покупного не повелось.
– А воротник-то у кафтана повис, как свиное ухо! – издевался Рыбак, подбоченясь. Он стоял в круглой, отороченной бараньим мехом шапке и в одной нательной однорядке[14], но зато все еще не снимал зимние, на меху, порты.
– А ну разбредайтесь по избам! – не отвечая Степке Рыбаку, сразу на всех набросился десятник.
– Десятник! – вмешался Чагин. – Узнал бы лучше, чего нам ждать – лиха или добра, чем гнать-то нас.
– Ничего никому не ведомо! – ответил стрелец.
Он затравленно смотрел на Рыбака и толпу, стыдясь своего заношенного кафтана и злясь на тех, московских, присланных сюда на три года хоть и с опалой, но в столичном платье.
– Эй, десятник! Не пожалей серебра – тряхни калитой[15]да купи у московских новый кафтан, вот и будешь, как петух, наряженный! – крикнул опять Рыбак, и толпа на этот раз поддержала его хохотом.
Стрельцу и самому понравилась эта мысль, но он ответил:
– Купить никому не заказано.
– Так чего же ты не купишь?
– Потому что не обычай тому есть и не повелось!
Второй стрелец молчал, поначалу хмурился для порядка, а потом отставил свой бердыш[16], прислоня его к забору, достал из кармана пригоршню глиняных петушков-свистулек и начал торговать по алтыну пяток.
А толпа все росла. Оставляли дело и подходили кузнецы, деревянного дела умельцы, косторезы, гончары, мастера серебряного дела, плотники, люди селитряных и серных промыслов, монастырские хлебопеки. От пристани хлынула толпа зевак, любителей пощупать иноземные товары. Робко подходили крестьяне окрестных деревень, пришедшие по неотложному делу поминок и крестин.
Со всех папертей как сдуло нищих. Завыли, запели юродивые. Мальчишки с гиканьем, свистом, увертываясь от подзатыльников, сновали повсюду, бросались грязью.
В воеводской подклети открылось волоковое окошко[17]– отодвинули внутренний деревянный ставень, и сразу дохнуло на улицу вареным мясом, жареным луком, кореньями. Заскулили, завыли голодные собаки.
– Обедать будут! – ошалело выдохнул дьячок Кузьма Постный, изо всех сил упираясь ногами, чтобы людская стена не накатила его на стрельцов.
А те уже заволновались:
– Куда жмешь! Куда!
– Разбредайся! – остервенело потрясал десятник протазаном, вновь замахиваясь на народ. – Заколю не на живот, а на смерть!
– Забоец! Перед людом – аки лев, а как на войне – так хуже козла! – закричал Кузьма.
Толпа захохотала и разом смолкла: в воеводских хоромах отворилось резное окошко – блеснула слюда на солнце, и показалась сначала рыжая борода воеводы, потом – голова и плечо. Малое окошко не давало пролезть тучной фигуре, но воевода изловчился – принагнулся, протиснулся, и вот уж зажелтели золоченые завязки кафтана.
– Эй, люди! В воскресенье, после обедни, будет вам сказан царский указ! Весь без утайки! Разбредайтесь по домам, а не то… – И убрался обратно тяжело, цепляясь воротником кафтана, рукавами за подоконник и косяки резного окошка.
Первым из толпы кинулся тюремный сторож Елисей; у него среди колодников сидел страшный разбойник Сидорка Лапоть. За сторожем заторопились лавочники – рядные сидельцы, кабатчики. С тяжелой думой возвращались к своим горнам кузнецы, и через несколько минут уже раздавались на Пушкарихе удары молотов, но основная масса осталась. Посадский народ, пригородные крестьяне и прочий тяглый люд, коих весна еще не привязала к делу, толпой двинулись по набережной, схлынули в переулок и направились к съезжей избе – расспросить избяных сидельцев.
Глава 2
Губные старосты[18], увидев толпу, закрылись в избе вместе с подьячим Онисимом Зубаревым.
Кузьма Постный предводительствовал. Он первым взошел на крыльцо и постучал, но никто не отворил дверей.
– Да ты гораздо стучи!
Кузьма постучал сильнее, но никто внутри не подавал признаков жизни.
– Ничего, подождем. В нужник захотят – скоро выйдут! – подмигнул толпе Кузьма.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
