Выстраивается длинная грязная очередь за едой. Солдаты никогда не расстаются с винтовками. Они переминаются с ноги на ногу, чтобы съесть порцию индейки и кусок тыквенного пирога. Потом — бриться, чистить винтовки, писать письма домой и перечитывать письма из дома.
Рождество в боевой зоне не похоже на Рождество где-либо ещё.
Никто не развешивает заботливо у очага чулочки с подарками. Здесь вместо них — мины-ловушки, пули и бомбы.
Никто не поёт кароли. Слышны только звуки 105-мм гаубиц, ухающих по дальним целям, похожий на летнюю грозу грохот орудий на холмах да треск редких снайперских выстрелов, вздымающих облачка пыли у больших палаток защитного оливково-коричневого цвета.
Снега нет, вместо него — тропическая жара, муссонные дожди и малярия.
Ни церквей, ни свечей. Если где-нибудь соберутся люди во имя Его, то слепая разрушительная сила одной мины сможет разметать весь приход.
Но для верующих будет небольшой религиозный праздник, потому что армия считает, что солдатам необходима вера.
На этих вечерних молитвах и благочестивые, и скептики, и просто напуганные обратят свои взоры к священнику, каждый со своей верой, каждый по-своему.
Будут просить мужества и защиты. Будут просить о завтрашнем дне. О самой жизни.
Будут молить, чтобы Бог — если есть Бог мира и любви — заступился за них в этой войне. Чтобы Он сражался рядом с ними, чтобы дал силу и удачу им, а не врагу.
Они будут умолять Господа встать на их сторону, хотя знают, что это нечестная война.
И в руках будут сжимать распятия, чётки, семейные библии, медали Святого Кристофера или монетки-амулеты, с которыми их отцы прошли Вторую мировую войну, и будут надеяться, что им приведётся дожить до следующего Рождества.
Солдат обращается к священнику, к самому Господу тем быстрее, чем меньше у него возможности повлиять на враждебное окружение, в котором он оказался. Здесь большинство джи-ай молятся «какого чёрта!», потому что вера хоть во что-то, пусть даже такая извращённая, всё-таки лучше, чем ничего.
Солдаты ужасно суеверны — а кто их осудит? Тот, кто носит распятие на шее, обязательно налепит скотчем туз пик на каску. И как же трудно порой отличить верующих от просто суеверных, ибо в поисках поддержки каждый хватается за любую мелочь.
Но поможет ли Он? На чьей стороне Бог в этой войне?
— Если Бог за нас, кто может быть против нас? — спрашивает один.
— Косоглазые, тупица, — отвечает другой.
Незатейливо, наверное. Бойцы надеются, что Он на их стороне. Определённо и без сомнения на их стороне.
Поэтому они пишут «Ты и я, Боже, правда?» на чехлах касок и «Не переживай, крошка, Бог что-нибудь придумает» на защитных куртках.
В такой дали религия у всех одинакова — глубоко в душе, и никого не интересует, во что ты веришь или, скажем, что делаешь.
Вера во что-то большее, чем ты сам, во что-то невидимое — одна из величайших потребностей на войне, когда ты бессилен справиться с ситуацией, в которую попал. И нужно прилепиться к чему-нибудь, что даёт твоей такой короткой жизни хоть какой-то смысл.
Солдаты снимают вещи с убитых вьетконговцев не только на сувениры, но и чтобы взять часть их силы. В стальных касках они носят всякую дребедень: локоны волос, розовые трусики подружек, фотографии семьи, старые монеты, пули на счастье — всё, что, по их мнению, помогает остаться в живых.
Католическая месса начинается в 7 часов.
Солдаты с винтовками молча подходят один за другим, капеллан творит крестное знамение во влажном воздухе джунглей, и начинается литания и служба святого причастия.
— Kyrie eleison, — произносит священник.
— Помилуй нас, Господи, — вторят солдаты.
Дюжина человек опускается на колени для молитвы. Они покрыты грязью боя и в своих плащ-палатках кажутся зловещими приведениями.
— Отче наш, прости нам прегрешения наши …
— Упаси нас от зла. Аминь, — наконец шепчут они, крепче сжимая винтовки.
Дождь припускает сильнее, смешивается с вином, и посвящённое воинство Святого причастия как будто растворяется.
— Всемогущий Боже, которому открыты сердца, ведомы все помыслы и для которого нет тайн, очисти сердца наши дыханием Святого Духа…
Капли дождя падают на лица и смывают набежавшие слёзы.
С широко открытыми глазами солдаты благодарят Господа, останавливаясь перед статуей Христа, установленной на ящике из-под 81-мм миномётных мин. Молитвенных скамеечек нет — отбивают поклоны прямо в грязь. Рядовой с винтовкой прислуживает у алтаря. Остальные несут караульную службу в блиндажах, устроенных по периметру, у проволочной спирали.
— Dominus vobiscum, — говорит капеллан.
Да пребудет с вами Господь.
— Et cum spiritu tuo.
И с духом вашим.
Священник, высокий человек с капитанскими шевронами и эмблемой воздушно-десантных войск, родом из маленького городка в Канзасе. Ему всего 35 лет. Он говорил просто, ибо не было времени на красноречие. Ни слова не сказал в утешение, но посоветовал просто верить — на всякий случай…
Дождь переходит в муссонный ливень.
Священник кланяется распятию и говорит последние слова; вода течёт по его лицу.
Потом он оборачивается и даёт последнее благословение.
— Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Солдаты становятся на колени, крестятся и расходятся. Священник складывает влажные белые одежды, кладёт вещи в сумку и исчезает в ночи так же быстро, как и появился.
Я зрил Его в сигнальных огнях,
Внимал Ему в рокоте барабанов,
Но воздвигнут был алтарь Ему
Из вечерней росы и туманов…
Слава, слава, аллилуйя,
Правда Его грядёт.
Вернувшись в палатки, солдаты пьют пиво, курят «камбоджийскую травку» и перебрасываются шутками.
Включают транзистор. Армейский капеллан читает рождественскую проповедь войскам во Вьетнаме.
— «Чарли» по большей части атеист, не христианин. И хотя он тоже дитя Господа, он, как Люцифер, лишился Его благодати.
— Конечно, некоторые американцы тоже атеисты, — продолжает капеллан, — но мир — вот христианская цель, и, может быть, когда-нибудь, очень скоро, Он остановит эту войну.
— Чёрт бы побрал этого Иисуса, проповедник! — говорит солдат по кличке Ковбой, — Выключи это драное радио. Мне наплевать на душевное состояние вьетконговцев, у меня и со своим возни хватает!
Кто-то просто лежит на койке под москитной сеткой и мечтает о том, что будет делать, когда его война кончится официально, и на «Большой пёстрой птице свободы» он вернётся на Большую Землю, на землю больших гарнизонных магазинов и женщин с круглыми глазами.
