Нас набралось десять человек. Нашу группу отвели в стойло какого-то сарая и велели построиться в одну шеренгу напротив кирпичной стены. Перед нами появились два охранника с винтовками наперевес. Резко прозвучали две команды: закинуть руки за голову и повернуться лицом к стене. Лязгнули затворы винтовок. Я подумал: «Таким образом нас хотят заставить отвечать на их вопросы. Они застрелят одного из нас и выжмут необходимые сведения из всех остальных. Такие сведения представляют для них большую важность, и поэтому убивать одного человека они не станут, потому что остальные девять превратятся в свидетелей нового военного преступления. Расстреляют ли они всех нас? Нет, вряд ли, это тоже не имеет смысла».
Мы безмолвно ждали дальнейшего хода событий. Вскоре прозвучала еще одна команда, отданная другим голосом, значения которой я не понял. Новый щелчок затворов. Мы повернулись кругом и под пронзительные крики «Пошли! Пошли!» были препровождены в какую-то деревянную хибару, где провели ночь, скорчившись от сильного холода.
Пару недель спустя мы едва не стали жертвами разъяренной толпы гражданских в Люксембурге. Это были неприятные тягостные дни, которые я помню лишь отчасти, потому что в ту пору терзался собственными бедами. Голод, холод, отсутствие теплой одежды, сон на дощатом полу каких-то заброшенных казарм при температуре ноль градусов по Цельсию. Со мной случилось воспаление мочевого пузыря, результатом которого стало практически абсолютное недержание. Никакого лечения я не получил и постоянный запах мочи и вечно мокрые штаны доставляли мне моральные страдания, не менее острые чем физическая боль, и значительно усугубляли мое и без того тяжелое состояние. После этого нас на открытых грузовиках перевезли в Люксембург. Мы ехали по извилистым дорогам этой всхолмленной страны, и наши безумные водители нажимали одной ногой на акселератор, а другой болтали в воздухе, высунув ее из кабины. Триумфальная процессия с конвоем, охраняющим пленных солдат войск СС, проехала через город, узкие улочки которого были заполнены разъяренными людьми. В нас без конца бросали камни и кирпичи. Мы отвечали тем, что бросали в них консервные банки, наполненные мочой.
На большой площади перед городским вокзалом нас ждет еще одна толпа. Нам приходится въехать туда, чтобы чуть позже сесть в поезд. Охрана прокладывает нам путь. Прибывают новые грузовики, и собравшийся народ еще сильнее выражает свое недовольство. Мы слышим угрозы на французском и немецком языках. Видя наше унижение, местные жители испытывают злорадство и начинают забрасывать нас камнями. Крики усиливаются. Раздаются громкие команды наших охранников — те плотно сомкнулись, отгородив нас от ревущей толпы, которая угрожающе надвигается со всех сторон. Военная полиция вовремя врывается на площадь, и ее шумное появление заставляет людскую массу успокоиться. Мы добираемся до железнодорожной платформы и грузимся в поезд практически целыми и невредимыми.
Я был все еще достаточно наивен, и мне потребовалось немало времени, чтобы понять, что как бы плохо ни обращались американцы с нами, немецкими солдатами, отношение к тем, кто воевал в войсках СС, было еще хуже. Меня как-то предупредил об этом один пожилой фельдфебель вермахта. Это было на территории бывшего форта французской армии в Малли-де-Камп, где нас высадили из вагонов для перевозки скота. Мы прибыли туда из Люксембурга. Это был огромный лагерь, разделенный на многочисленные клетки. Когда нас поместили в одну из них, мы мгновенно рассеялись среди толпы пленных, беспрестанно сновавших из стороны в сторону. Условия жизни в лагере оказались тяжелыми. Рацион в Малли-де-Камп был настолько скудным, что даже самые молодые и сильные из нас понимали, что долго не протянут, если через пару недель снабжение продовольствием не улучшится.
Один раз в день, в обеденное время, нам привозили в больших котлах молочный суп. Хотя он был жиденьким, в нем изредка попадалось немного крупы. Обитатели палаток собирались вокруг котлов и пристально наблюдали за раздачей порций. Все жадными глазами следили за тем, чтобы никому не досталось больше других. На раздачу назначался человек, считавшийся справедливым и достойным всеобщего доверия. Малейшие отклонения от нормы сопровождались недовольным ропотом окружающих.
Я стоял рядом с упомянутым выше фельдфебелем. Мне нравился его опрятный вид, спокойные приятные манеры и явное презрение к суете, окружавшей раздачу пищи.
— Сынок! — неожиданно обратился он ко мне. — На твоем месте я бы постарался избавиться от этой формы. И причем как можно скорее.
— Зачем? — осведомился я с легким раздражением в голосе.
Он выразительно посмотрел на мой левый манжет, затем на воротник и правый рукав, где остался невыцветший след от нашивки с названием моего полка. Это были явные свидетельства моей принадлежности к войскам СС.
— Позволь сказать тебе, — продолжил фельдфебель. — Они уже начали искать по всему лагерю парней вроде тебя и скоро начнут отделять их от остальных солдат. В других клетках поиски уже в самом разгаре. Сделай, как я тебе сказал.
Он заметил мое замешательство и явное неприятие совета.
— Ответь мне, ты хочешь попасть под суд и получить наказание за военные преступления? Угодить в трудовой лагерь? Хочешь провести десять лет за колючей проволокой? Я бы на твоем месте не раздумывал долго над моим советом.
С этими словами он подвел меня к своей палатке.
— Заходи, сынок, я дам тебе другой мундир. Он принадлежал одному парню из нашей палатки. Утром его увели. Вот бедняга, не повезло ему.
С тех пор я стал носить синий мундир парашютиста. Я не очень горжусь этим днем, но готов признать, что получил хорошее предупреждение и рассказал о случившемся Генриху, который все еще оставался со мной. Он последовал моему примеру. Генрих был моим товарищем с самого начала воинской службы. Вскоре мы расстались навсегда, точнее нас разлучили. Однажды утром нам приказали выйти на плац для переклички. Мы выстроились в несколько шеренг — еще не успели отвыкнуть от военной дисциплины. Американский офицер, говоривший по-немецки, стал выкликать названия подразделений бывшего вермахта. Мы должны были отозваться, если называлась наша военная часть. Когда выкликнули парашютный полк, я быстро присоединился к группе солдат, потащив с собой и Генриха.
Стоял жаркий день, и мы были измотаны долгой процедурой проверки. Все обрадовались, когда поступил приказ снять шинели, мундиры и рубашки и построиться рядами. Началось новое разделение пленных. Два американских сержанта проходили вдоль рядов и приказывали каждому из нас поднять вверх левую руку. Цель была предельно ясна: проверить под левой подмышкой наличие татуировок, обозначающих группу крови. Такие татуировки были у всех солдат из войск СС. Таким образом, американцы выявили немало «грешников». Оказался среди них и Генрих. Всех их отвели в сторону и куда-то отправили под усиленным конвоем. К счастью, такой татуировки у меня не было. В тот день, когда их нам накалывали, — я находился тогда в Альпах, в строевой роте, — неожиданно меня навестил отец, который возвращался с Восточного фронта и направлялся в Италию. Позднее обо мне забыли, и я остался без татуировки.
