Место я выбрала себе в углу, откуда было видно все помещение: в такой дыре, как Гортанская Пристань, подобная предосторожность не казалась лишней. Сняв портупею и положив меч на колени, я окинула зал взглядом. За прошедшие годы тут мало что изменилось: еще немного грязи въелось в доски пола, на столах появилось больше царапин, но в остальном все было так, как я помнила, — ничего, кроме абсолютно необходимого. На первый взгляд постояльцы тоже выглядели как прежде — несколько работорговцев, моряки с купеческих кораблей, не брезгующие при случае пиратством, кучка мерзких типов, общим у которых было только одно: все они выглядели столь же хищными, как голодные акулы. Население косы Гортан менялось, как воды прилива, с моего прошлого визита сюда прошло пять лет, но все же одно-два знакомых лица я заметила.
Сама я тоже привлекла к себе внимание. Любая женщина, явившаяся в подобное место в одиночку, вызвала бы любопытные взгляды, а уж на меня с моим ростом таращились все. Я ловила смешки и бородатые шутки, которые слышала уже сотню раз; обычно я оказывала на людей именно такое действие. По справедливости, говоря, пересуды обо мне начались бы и независимо от моего роста: за плечом я носила меч с островов Калмент, что было редкостью для любой женщины, а для женщины с моей внешностью, особенно: с первого взгляда было ясно, что я не уроженка Калмента. Тамошние жители все как один светловолосые, с глазами цвета меда, а мои волосы тогда были еще темными, такими же темными, как кожа; глаза у меня зеленые, какой иногда бывает прозрачная вода у берегов острова Брет. Такое сочетание делало очевидным, что я — полукровка: в те дни все знали, что зеленые глаза — исключительная особенность жителей островов Фен, которые вовсе не были смуглыми южанами…
Ясное дело, полукровок в таком месте, как коса Гортан, всегда бывало тринадцать на дюжину, но я достаточно сильно отличалась от других, чтобы на меня обращали внимание.
Дожидаясь, пока мне подадут еду, я снова, уже более внимательно, оглядела зал и обнаружила, что там имеется целых трое высоких мужчин. Замечать высоких мужчин стало моей второй натурой: хоть я и ничего не имела против коротышек, я уже давно обнаружила, понимаешь ли, что мужчина среднего роста, который охотно согрел бы постель женщины на голову себя выше, — большая редкость. Беда была в том, что мужчины одного роста со мной встречались нечасто, так что увидеть сразу троих в одном помещении было неожиданностью — и неожиданностью довольно многообещающей.
Мне следовало бы знать, что такое зрелище предвещает неприятности. За подобное везение всегда приходится платить, особенно когда все трое хороши собой.
Первый из них, самый высокий, сидел за одним столом с работорговцами. Его лицо показалось мне смутно знакомым, хотя я и не могла вспомнить, где видела его раньше. Он был достаточно близко от меня, чтобы я могла разглядеть татуировку на мочке его уха: букву Q, выложенную золотом. Отсюда следовало, что он — северянин, уроженец островов Квиллер. Одет он был нарядно, слишком нарядно для работорговца, как мне показалось, и отличался скорее изяществом и гибкостью, чем силой. Светлокожий и темноглазый, со своей милой улыбкой, он был, пожалуй, самым красивым мужчиной, какого я только видела. Более того, он явно меня заметил — и то, что он увидел, ему понравилось. Улыбка его сделалась просто очаровательной.
Второй мужчина, хоть и не такой высокий, был гораздо массивнее. Широкие плечи, широкая грудь, мощные руки — и ни капли жира. Он сидел за столом один, в противоположном от меня углу. Красивый мужчина с сумрачным лицом, смуглой кожей и острым взглядом синих глаз, никакой вычурности в одежде (сплошь черной): человек, который воспринимает жизнь всерьез, — и при этом не носит меча… удивительное обстоятельство. Должно быть, он полагал, что рост и сила служат ему достаточной защитой. Он посмотрел на меня с полным равнодушием, и я ощутила досаду: при взгляде на меня мужчины обычно равнодушными не оставались.
Третий был самым молодым — слишком молодым для меня. Ему с виду было лет двадцать, может быть, чуть больше. На лице светлокожего и светловолосого юноши читалось такое простодушие, что невольно хотелось спросить: что он делает на косе Гортан, этой навозной куче. Боги одарили его ямочками на щеках и ресницами, которые походили на пену, венчающую волну прибоя. Когда он меня увидел, в глазах его отразилось отвращение. Мальчик явно не любил низкорожденных полукровок.
В моей груди зашевелился гнев. Никто не должен был бы иметь права смотреть на меня с таким презрением, особенно подобный молокосос. Вот в такие моменты я была готова на что угодно — ну, почти на что угодно, — чтобы заполучить говорящую о гражданстве татуировку на мочке уха.
Впрочем, каковы бы ни были мои чувства, на взгляд юноши я ответила спокойным взглядом — опыта в том, чтобы не замечать презрения, мне было не занимать.
Я уже собралась снова переключить внимание на двух других мужчин, когда к моему столу приковылял слуга и спросил, чего я желаю. Ответ у меня был готов: я желала жареной рыбы. В этой гостинице никогда ничего другого не готовили, и я сомневалась, чтобы у меня имелся выбор, — разве что с тех пор, как я в последний раз обедала в «Приюте пьянчуги», кулинарные стандарты здесь претерпели чудесное изменение.
— Жареную рыбу, — сказала я, — и кружку пойла. — В этот момент я ощутила зловоние дун-магии, которое заставило меня насторожиться и хорошенько приглядеться к слуге.
Он представлял собой непривлекательное зрелище. Можно было только догадываться о его возрасте, потому что лишь половина его — правая половина — выглядела нормальной. Левая представляла собой пародию на человеческое существо, и не требовалось зловония дун-магии, чтобы стало ясно, от чего он пострадал. Слуга выглядел так, словно великан ухватил двумя пальцами его и сжал, превратив половину лица в гротескную маску, а торс — в горбатый обрубок. Левый глаз сполз вниз, уголок рта вздернулся вверх; щека, покрытая шрамами, походила на шершавый коралл, а подбородок исчезал, незаметно переходя в шею. Левая нога была кривой, левая рука — скрюченной птичьей лапой. Мочка левого уха отсутствовала, явно намеренно отсеченная, чтобы скрыть его гражданство — или отсутствие такового. Самое ужасное было в том, что от правой половины человека сохранилось достаточно, чтобы можно было понять: когда-то он был не менее красив, чем сидевший с работорговцами щеголь. Я прочла в глубине глаз слуги что-то, что меня встревожило: отражение трагедии, трагедии такого потрясающего масштаба, что немногие могли бы это оценить.
Во мне шевельнулось сострадание, чего со мной обычно не случалось.
— Как тебя зовут? — спросила я, протягивая монету в знак того, что не имею в виду ничего дурного. На косе Гортан следовало быть чертовски осторожным, интересуясь личностью собеседника.
Слуга искоса взглянул на меня, и струйка слюны побежала из его перекошенных губ на подбородок.
— Можешь называть меня Янко. В любой момент к твоим услугам, зеленоглазка. — Он умудрился превратить последнюю фразу в непристойное предложение, схватил монету, тоненько захихикал, что странно противоречило его внешности, и заковылял прочь.
