— Мама говорит, что мы нигде больше не сможем забыть про Мишу, — по-взрослому рассудительно сказал малыш. — А там — сможем. И еще — там очень дешевый дом и большая зарплата.
— Во-первых, ничего такого уж страшного не случится с нами и здесь, — задумчиво сказала Душка. — А во-вторых, совершенно необязательно нам забывать Мишу. К тому же он в Нарнии, и мы скоро там тоже…
Она не договорила.
«Ну, подруга, ты явно пересмотрела дурацких фильмов своего брата!»
Ее сердце колотилось. Конечно, когда погиб ее старший брат, она испытала слишком сильный стресс. Так сказал детский психоневролог.
Но никто не понял главного. Душка никогда не верила, что ее пятнадцатилетнего брата больше нет. О глупостях она старалась не думать вообще.
На все сто процентов она была уверена в том, что СМЕРТИ нет. Просто в тот проклятый день сместились все ее ценности. И жизнь стала похожа на сон, от которого хотелось избавиться, как от наваждения, проснуться… Дурной сон, который неизвестно чем закончится.
Душке пришлось слишком рано встретиться со смертью. Пятнадцатилетний парень, абсолютно здоровый — какая злая насмешка!
Чья? Ну, чья это насмешка, Душка? Скажи же вслух!
«Как я тебя ненавижу, голосок, — усмехнулась девочка, вытирая пыль с портрета, на котором, как немой укор, застыл ее старший брат. — Ты как Ленка Арбузова — такой же зануда и вредина!»
И на сей раз ей удалось заставить его умолкнуть. Как говорила бабушка, если не верить в Бога, жить станет невыносимо. А Душка привыкла ей верить. Хотя иногда и не могла понять: зачем же понадобился Богу ее юный брат? И почему Он обошелся с ними так жестоко?
Мама же не любила вообще говорить про Бога — со дня смерти Миши Бог стал для нее личным врагом. Но бабушка думала иначе. Про мамины мысли она сказала только, что мама еще совсем юная, чтобы это понять.
«А я?» — спросила тогда Душка. «Ты — совершенно другое существо, — улыбнулась бабушка. — Не то чтобы ты была лучше. Просто — «другое дерево». Так бывает иногда, маленькая. Вроде бы человек как человек, а внутри у него все немножко иначе скроено».
Впрочем, думать было некогда. Душка оторвалась от воспоминаний и стала вытирать пыль с рояля той странной мохнатой метелкой, которую Мишка любил называть «мертвым крокодилом».
Скоро придет мама, а мама не любит беспорядка.
— Господи! Да посмотрите же!
Анна повернула голову, подвластная этому неожиданному возгласу, и увидела, как кошка преследует собаку.
Собака-то была маленькая и насмерть перепуганная, а кошка гнала ее с утробным рычанием, куда более свойственным льву, тигру — кому угодно, но не этой серой замухрышке.
Анна улыбнулась и, уловив это движение своих губ, удивилась.
Уже так давно она не улыбается… Неужели это — предчувствие перемены места? Предчувствие бегства от прошлого, когда мир изменится?
Она не сомневалась в том, что он изменится.
Не то чтобы ее так уж раздражал родной город, но жить там, где все старается тебе напомнить о случившейся трагедии, невыносимо.
Ты выходишь ранним утром на кухню и думаешь, что Мишу надо будить — ему уже давно пора в школу. И вдруг понимаешь, что будить некого.
Нет его больше — вот так, моя Анна. Даже Аранту жаль до слез.
В девять вечера ты встаешь и уже собираешься отругать его за то, что давно пора выгуливать Аранту, — да ведь нет ни того ни другой!
Даже теперь, спустя год, она все еще в плену воспоминаний, пытается делать вид, что живет, что ей интересны и малыши, и Кирилл, — и тем не менее логика ее поступков говорит об обратном. Она смотрела МИМО них, пытаясь сквозь абрисы фигур увидеть хотя бы тень Мишки. Раз уж нельзя увидеть самого Мишку — то хотя бы, Господи, тень!
И когда она понимала, что это совершенно невозможно, она замыкалась в себе, пытаясь скрыть от окружающих свои слезы, спрятать их за жалкой гримасой, в которой только идиот мог признать улыбку. Но из сочувствия все делали вид, что Анна улыбается. А она — даже делая над собой неимоверное усилие и выдавливая эту гримасу, — продолжала плакать. Внутри, внутри — заталкивая саму себя все глубже и думая, сколько еще она сможет выдерживать это насилие над душой.
И вот на тебе — улыбка! А ведь еще неделю назад, видя подростка с собакой, она ощущала, как на нее волной накатывало чувство несправедливости происшедшего, выливаясь жгучими слезами тоски и обиды. Потому что понять, почему Господь поступил так именно с ее близкими, она не могла.
Да и к чему валить на Господа злые поступки злых людей?
— Скоро мы уедем отсюда, — произнесла Анна, нащупывая в кармане и неуловимым движением сжимая белый конверт, — все переменится, и, может быть, мы снова сумеем стать счастливыми…
Она сделала упор на словах «может быть», потому что уже устала от фразы, самоуверенной и тупой, — «все будет хорошо».
Сейчас она ненавидела это идиотское «все будет хорошо» и по мере сил старалась прибавлять к нему неуверенное «может быть».
Может быть, она снова научится любить эту жизнь. Может быть, она когда-нибудь перестанет с ненавистью смотреть на стариков, не умея простить им того, что их скрипучие тела передвигаются по земле, а такое юное, такое летящее, такое устремленное в будущее Мишкино тело покоится в этой самой земле, недоумевая, почему именно так решил Господь.
Может быть, она станет прежней Анной?!
— Значит, вы все-таки уезжаете…
Кирилл посмотрел в материнские глаза.
Анна называла ее «совой». Глаза ее, такие большие, круглые, вместившие в себя целую жизнь, как вмещают Вселенную небеса. Вернее, так уж нам кажется, что Вселенная располагается именно в ночном небе, но кто-то сказал, что каждый человек является этой загадочной сферой.
— Да. — Он слегка наклонил голову, потому что выдерживать проницательный взгляд ее голубых глаз было сложно. Кириллу казалось, что глаза его матери способны увидеть его самые сокровенные мысли.
— И ты уверен, что там будет лучше?
— Мама, — вздохнул Кирилл — Бог мой, как же он устал-то! — Ма, почему ты так негативно относишься к нашей попытке начать все сначала?
— Потому что, мой дорогой мальчик, я не уверена, что так уж стоит начинать это ваше «сначала»… Ненавижу это дурацкое словосочетание — «начать все сначала»! Ты так ненавидишь свою жизнь, что в тебе горит непонятное желание перечеркнуть ее, начать все с чистого листа?
— Ты прекрасно знаешь, что Ане трудно постоянно находиться в лабиринтах памяти, — тихо проговорил он. — Я надеюсь, что в Старой Пустоши она сможет позабыть весь этот кошмар…
— Не думаю, что в месте с таким названием печальные воспоминания могут смениться светлыми впечатлениями, — с сомнением в голосе сказала мать. — И боюсь, что из лабиринтов памяти, откуда вы тщитесь выбраться, вы рискуете оказаться в совершенно других лабиринтах, куда более страшных.
