За молочными коктейлями он спросил, беспокоюсь ли я из-за Румынии. Я ответила, что мне приснился тревожный кошмар, связанный с докладом Прайса Уотерхауса о Трансильвании. В моем сне перед глазами у меня бежали строчки, и все они гласили одно и то же: «ПРОПАВШИЕ БЕЗ ВЕСТИ В КРУПНЫХ ГОРОДАХ». Роберт предположил, что я слишком доверяю стереотипам, а я парировала, что понятия не имею, в какой стереотип укладывается Румыния. Словно по подсказке он достал голубую шкатулочку.
Я догадалась. Но… Неужели это правда? Открывала я ее с предвкушением. Блеснуло кольцо, а в нем — продолговатый бриллиант в двадцатичетырехкаратном белом золоте. Я дала ответ. Сэмми зашептал в микрофон: «Одна гойка, один жид, одна любовь». Все захлопали. Я всплакнула. Роберт заказал машину, и мы поехали ко мне, где я упаковала кое-какие вещи, включая самую безобидную из амстердамских штучек, а после — в отель «Мэритайм». Роберт меня знает. Я ничего не люблю больше, чем после душа завернуться в махровый халат, открыть бутылочку «Грей гуз» из мини-бара и посмотреть голливудский боевик. После трех лет на жалком окладе ассистента продюсера в «Часе» именно так я представляю себе верх разврата.
Семьдесят два часа спустя в понедельник я вылетела в Румынию. Из-за турбулентности я не спала в самолете. Как выяснилось позднее, на меня обрушился исключительный водопад напастей с багажом. Из пачки в шесть блокнотов половина в дороге исчезла. Ну кто станет красть из багажа блокноты? Все, кроме одной, шариковые ручки пересохли. Сколько я их ни трясла, сколько ни чиркала ими по всем доступным поверхностям, выходили лишь бесцветные отметины. Интернет-связь в бухарестском отеле работала, но модем на выданном мне лэптопе не включался. Я взяла с собой слишком мало тампонов. Следовало прихватить и собственную туалетную бумагу.
Кольцо служило мне утешением, но лучше бы оно осталось в Америке. В аэропорту и после, в вестибюле отеля, слонялись всякие сомнительные личности. Перед таможней я повернула кольцо камнем внутрь, чтобы бриллианта не было видно, но таможенник рассматривал мой палец так, будто я пыталась его обмануть. После я убрала кольцо в карман брюк. Роберт умолял оставить его дома, но я не послушалась. Вслух я бы в этом не призналась, но просто не нашла в себе сил с ним расстаться. Ничего не могла с собой поделать. Роберт очень бы такому удивился. Он считает, раз я выросла в богатой семье, кольцо не произведет на меня большого впечатления, но как же он ошибается! Этот камень означает, что теперь я принадлежу к чему-то большему, нежели только я, и я чувствую свою связь с поколениями далеких предков, чья кровь течет в моих жилах — венецианцев и дублинцев с материнской стороны и сложными судьбами в генеалогии отца. Две ветви его семьи столкнулись друг с другом в последнем противостоянии на земле Соединенных Штатов: исконные ее жители, индейское племя, из которого была родом его бабка, сражались с маршалами США, один из которых был предком его отца. И все-таки десятилетия спустя все они слились в одну семью, в одного человека, это примирение я вижу моем отце и думаю о том, какие старые и кровавые, но уже не болезненные семейные тайны привнесет в нашу общую генеалогию Роберт, и о наших будущих детях и о том, как однажды их дети будут вспоминать наши такие, казалось бы, непримечательные жизни. Если Роберт узнает про эти потаенные мысли, то, возможно, решит, что со мной не все ладно, поэтому я ими с ним не делюсь. Как говорит мой отец, «в самых важных вещах полезно думать своим умом».
2
Как передать мои первые впечатления от Румынии? А ведь собирать первые впечатления — моя работа. В обязанности ассистента продюсера самой успешной новостной программы в истории американского телевидения входит подыскивать подходящие для эфира сюжеты, оценивать их с точки зрения убедительности и развлекательности. Один мой коллега зовет меня «самураем нежареных сенсаций». Здравым смыслом я пользуюсь, как ножом, чтобы отделить потенциальный сюжет от мимолетного курьеза. История может быть чистейшей правдой, но если ее нельзя хорошо подать, истина не имеет значения. В данном случае от меня требуется встретиться с неким господином по имени Йон Торгу, румыном, который считается видной фигурой в мире восточноевропейской организованной преступности. Моя задача была троякой. Подтвердить его личность. Рассмотреть его заявления. Оценить его привлекательность. И крайне важно выяснить, говорит ли он по-английски — в моей программе ненавидят субтитры. Как в Америке вообще.
Мне надо многое предусмотреть. Если его история потянет на сюжет, мы скоро вернемся со съемочной группой. Мне нужно подыскать места съемок: понадобятся панорамы Румынии и характерные сценки, которые проиллюстрируют ключевые моменты о культуре, экономике, политике и прошлом страны. Дурнота от тяжелого перелета проходила, и я рассматривала открывающиеся из окна машины виды. Поначалу казалось, что эта автострада может находиться где угодно в Восточной Европе: привычные международные бренды («Кока-Кола», «Кэдбери», «Самсунг» и другие) раскинулись над некогда коммунистической страной колодой капиталистических карт; щиты и столбы заполонили множество строительных площадок, лишь недавно расчищенных и выглаженных бульдозерами. На шоссе реклама «Кока-Колы» — лошадь тянет повозку, и плакатная хохотушка в бикини занесла бутылку над бородачом с вожжами в руках, который смотрит на проезжающие машины с явным беспокойством. «Ключевой кадр, — подумала я. — Контраст старой и новой Румынии». Я пометила его в блокноте.
Около десяти утра, а воздух уже тяжелый от выхлопов. Водитель опустил окно и закурил. Шоссе из аэропорта перешло в аллею, прорезавшую густые липовые рощи, за деревьями мелькали старые виллы за желтыми стенами. Скользнула мимо колокольня с выбитыми стеклами, с купола поднялась стая жирных черных птиц. Вверх по стене ползла свастика-граффити. Женщина выбивала коврик о бордюр, и наша машина едва не задела ее бампером. Женщина заорала на водителя, тот выругался в ответ. Аллея влилась в круглую площадь, над которой высилась копия парижской Триумфальной арки — только эта была втрое больше оригинала, точь-в-точь гриб-мутант, разросшийся на жаре. В тени арки бродила стая исхудалых собак. Я сделала еще пометку: животных можно использовать как метафору разложения общества. Любая мысль требует иллюстрации. Говоришь «корова» — показываешь корову. Среди деревьев впереди блеснуло золото — позолоченные луковки куполов православной церкви, и мы въехали в очаровательный старинный район замысловатой лепнины и мансардных крыш. Когда-то Румыния считалась Парижем Востока, улицы пестрели дорогими бутиками, в которые входили красавицы. В съемочной группе у меня сплошь мужчины, они свой шанс не упустят, а у меня будет излишек метража с длинными ногами и высокими грудями. Но вскоре призраки красавиц прошлых времен растворились в строительной пыли у нас за спиной — мы пересекли загнанную в бетон реку и свернули в муравейник построенных диктатором многоквартирных домов. Еще квартал, мы миновали огромную и голую бетонную площадь, свернули за угол… и тут меня ожидал шок. Я села прямее. Мне показалось, после смены часовых поясов меня подводит зрение.
Он маячил впереди точно мираж, этот старый дворец диктатора, незавершенный на момент его смерти, гигантский мраморный куб, водруженный на естественный холм. Из-за размеров он казался неестественным, непрактичным. Я даже не взялась бы гадать, сколько там комнат, только нацарапала указания для будущей съемки. Надо будет подняться над ним. Придется нанять вертолет, черт побери. Сейчас во дворце заседало демократически избранное правительство Румынии, но само строение (каждая сторона той же высоты и ширины, что и три остальных) сводило на нет саму идею парламентов, партий и премьер-министров. Улица уперлась во дворец, и, развернувшись, такси въехало на изогнутую подъездную дорожку здания поменьше, но все равно массивного. Мне предстояло жить напротив дворца.
