Я встала перед Торгу на колени, смотрела на него, опустив ведро. Чтобы утешить, я положила руку ему на плечо и прошептала слова истины:
— Это акт милосердия.
За спиной у Торгу гасли огни Манхэттена, наконец началось затемнение, и я достала из ведра нож, ощущая его жестокость. Он хотел видеть, как я поднимаю руки над головой, перебираю свои длинные темные кудри, покачиваю бедрами, пока не почувствую вонь уничтожения твари, дымом выходящую из его пор. Вот как Торгу воображал себе собственную кончину. И боль от утраты этой мечты была невыносима. Слезы лились по изуродованному лицу, по испещренному шрамами телу. Знай он о моем намерении, он убил бы меня.
В кулаке я сжимаю его ухо и приставляю ему к горлу нож. Теперь мы совсем близко, как два любовника. Он очень стар. Я очень молода. Шорох благодарности сливается с воем сирен, с треском пламени после взрыва. Плоть его усохла до кости. Мертвые утратили терпение. Они готовы перелететь от него ко мне. Рука у меня дрожит, и в то мгновение нерешительности он понимает… Я могу читать его мысли и вдруг осознаю истинное свое желание. Меня манят серые орды. Они — мои будущие супруг и дом. Я хочу знать про них все. Я хочу, чтобы их сила вошла в меня. Но я хочу и многое другое. Я хочу вернуть жизнь, которую у меня украли. Я хочу того, что воистину мое, и только мое.
Я роняю нож. Взяв в руки оскверненный монумент головы Торгу, я целую его как могу, крепко. Я роняю слюну в страшную пасть — такого поцелуя не понять никому. Наконец перед тем, как последний след этих жутких губ распадается в пыль, как мой поцелуй превращается в дрожь, и руки мои освобождаются, я слышу произносимые шепотом имена. Названия мест бьются бабочками, возносятся в небеса дыма и мечты. Перед тем как они покидают нас, перед тем как Торгу окончательно уйдет из этого мира, я преподношу ему прощальный дар — нагая, как первая женщина на Земле, сажусь над объятым пламенем телом и теплом своей ладони согреваю чудовищного историка на погребальном костре.
— Прощай, — говорю я ему, всем им.
Но и он, и они исчезли. Я осталась одна с воспоминаниями о Клементине Спенс.
MEA CULPA, POST MORTEM[20]
Последнее слово необходимо. На всех страницах этого документа я старался не отступать от сохранившихся первоисточников, но рассказ о последних часах существования программы дался мне с большим трудом, и по понятным причинам неполон. Доподлинно нам известно одно: пятьдесят четыре человека погибли в пожаре на Западной улице, среди них некоторые самые известные лица в истории теленовостей, включая Остина Тротту, Эдварда Принца, Скиппера Блэнта, Нину Варгтиммен и Боба Роджерса. Выжил один лишь Сэм Дэмблс, хотя ужасно обожженный и по сей день не готовый рассказать о происшедшем. Также свою кончину здесь встретили продюсеры, монтажеры и другие сотрудники «Часа». Число пропавших превышает число умерших. К первым относится и Эвангелина Харкер. Доклад коронера подкрепляет мои слова: никаких следов этой удивительной молодой женщины не найдено.
Однако я солгал бы, сказав, что эта версия последних минут «Часа» лишь плод моего воображения. Перед тем как перенести ее на бумагу, я провел бессонную ночь на заднем крыльце моего дома в Коннектикуте, слушая стрекот кузнечиков, наблюдая за звездами, ощущая биение сердец жены и детей сквозь тонкие стенки их тел. В ту ночь ко мне пришла Эвангелина Харкер и явила себя — не знаю, виной ли тому то, что связавшие нас узы прочнее потерь и бедствий, или мое собственное измененное состояние сознания. Как бы то ни было, ее рассказ в прочитанном вами отчете следует рассматривать как дословное изложение последней беседы.
Все недостатки, встречающиеся в данной рукописи, — исключительно моя вина. Носитель несовершенен, послание смутно, и, следуя за шепотами, я ухожу в мир теней.
