Глава 1
1
1095 год. Окрестности Ладожского озера.
Солнце устало садилось в серые набрякшие тучи. Весна в этом году рано постучалась в прибалтийские земли. Где это видано, чтобы в начале февраля в лесу уже растаял снег? Бывало, сугробы уже шли на убыль, журчала капель, но такого, как в этом году, не мог припомнить ни один старожил…
Человек шел споро, на открытых участках иногда переходя на бег. Унылый лес еще не оброс листвой и не мог укрыть от промозглого ветра. То, что в феврале не надо пробиваться через снежные сугробы, уже должно было радовать бредущего по пласту из еловых иголок и слежалых листьев одинокого путника. Радовать и настраивать на игривый и жизнерадостный лад, характерный для весны. Но Торвал Сигпорсон, не сбавляя шага, только затравленно оглянулся в поисках убежища от неизбежно приближающегося дождя. Рыжий, не по возрасту веснушчатый, среднего роста, но, как и его сородичи, широкоплечий и мускулистый наемник чувствовал себя неудобно среди леса и вдалеке от спасительного борта ладьи. Руки викинга то сжимали рукоятку засунутой за плечи секиры, то поправляли тул со стрелами, а ноги, уставшие в длительном переходе через незнакомые места, предательски дрожали и подгибались.
От рождения викинг получил лестное для каждого нурмана имя Торвальд[3]. Но мать его не перенесла родов первенца, и малыша воспитывал престарелый дед со стороны отца. Старик Бьерн был добрым и заботливым, но когда-то в молодости получил удар топором в лицо и страдал вследствие этого серьезным дефектом речи. Таким образом, клича неслуха-внука с крыльца землянки, он нередко проглатывал окончание имени, и грозное «Торвальд» постоянно изменялось то в «Торвал», а то и в «Торваль». Внук очень комплексовал. Окрестные дети со свойственной этому возрасту чуткостью, конечно же, поддержали такую трансформацию, так что к зрелости рыжеволосый лучник уже и позабыл то имя, которым его нарекли при рождении. Он даже посмеивался, что норнам[4]будет теперь нелегко отыскать нить судьбы, ведь искать девы будут одного, а находить другого.
…Грохотнул одинокий раскат грома. Сигпорсон чертыхнулся и прибавил шагу, сознавая, что его прохудившиеся сапоги не вынесут еще и дождя.
– Порази Тор этого римского выкормыша! – Еловая ветка, отведенная рукой, получив свободу, резко разогнулась, высыпав целую пригоршню иголок за шиворот уставшего беглеца и вызвав новую серию сквернословий.
– В задницу бы тебе эти иглы, – прошептал рыжий скандинав, отряхиваясь на ходу. Настроение, бывшее столь приподнятым в полдень, к вечеру явно шло на убыль. Впрочем, настроение как таковое не волновало потомка норвежских мореплавателей и пиратов. Куда больше его беспокоила погоня, несомненно высланная утром по его следам ярлом Гуннаром.
Остановившись отдохнуть, Торвал прикинул, где могут быть преследователи к этому времени. Даже конные латники, пошли их ярл в погоню с самого утра, в этих чащобах не могут быть сейчас ближе Гнилого ручья, а лежащая за ручьем топь заставит их спешиться. По всему, полдня в запасе у него оставалось.
Ярл Гуннар, посадник киевского кагана или, называя его по-новому, князя, владелец Хобурга и всех северных земель от фьорда Киерголлу до Волхова, четыре месяца назад нанял его, одного из самых известных лучников Норвегии, чтобы обучить своих сыновей искусству стрельбы. Богатый и образованный (по слухам, его в детстве обучил письму и еще каким-то тайным наукам плененный в набеге на Зеленый остров знахарь) ярл хотел воспитать из своих сыновей норвежских Гераклов и, подобно древним, нанял лучших ратоборцев и мудрецов Севера в учителя трем малолетним отпрыскам.
