Чувствуя, как предательски задрожали колени, Эшер мигом схватил труп за щиколотки, и, дождавшись, пока Клок приподнимет туловище, обреченно поинтересовался:
— Куда нести?
…Во дворе перед зданием, в котором работали дознаватели Белой сотни, было многолюдно. Вооруженные до зубов монахи в белых рясах то и дело проносились мимо них с Клоком, спеша по одному Творцу известным делам, и при этом каждый считал своим долгом вперить пристальный взгляд в непрошеных гостей. Впрочем, этим их интерес и ограничивался — видимо потому, что кроме их двоих во дворе находилось еще четыре с лишних десятка перепуганных горожан. Как потом оказалось, свидетелей этой и других таких же проповедей.
Проявлять интерес к тому, что происходило в других частях столицы, Эшер не хотел, но трясущиеся от страха перед предстоящими допросами люди и без дополнительных расспросов тараторили не переставая. Через четверть с лишним он уже знал, что за последние десять дней в Корфе случилось как минимум три подобных инцидента. И еще два — сегодня. Каждый был похож на остальные, как две капли воды: проповедовать начинал обычный с виду горожанин, причем, как утверждали очевидцы, ни с того ни с сего. Просто вдруг падал на колени, сжимался в приступе неведомой болезни, потом вставал, вперивал безумный взгляд в небо или в прохожих, и начинал вести крамольные речи про будущее, в котором не должно было быть ныне правящего Императора. Зато был неведомый Освободитель и обязательно начинался новый расцвет Империи Алого Топора.
Проповедь длилась приблизительно три четверти, а к концу часа проповедник умирал, причем всегда одинаково: у него изо рта начинала идти кровь, судороги становились все сильнее и сильнее, а потом наступала агония, во время которой беднягу выворачивало наизнанку.
Все попытки Белых отсрочить наступление смерти к успеху не приводили — проповедники умирали в муках, причем, вроде бы даже не осознавая того, что умирают, до самого последнего мгновения своей жизни пытаясь донести до слушателей свои откровения. И не чувствовали ни боли, ни страха перед приближающимся небытием…
Что интересно — слова бедняг действовали на всех слушателей приблизительно одинаково. Несмотря на то, что рассказчики старались не афишировать свои чувства, у Эшера сложилось стойкое ощущение, что каждый из них с ностальгией вспоминал эпоху завоеваний, испытывал стыд от осознания того, что Империя превратилась в затхлое болото, и с надеждой ожидал появление этого самого Освободителя.
Представляя себе реакцию дознавателей Белой сотни на подобные речи, десятник мысленно хватался за голову: с каждым уведенным на допрос горожанином перспектива быть четвертованным либо посаженным на кол становилась все реальнее и реальнее: озверевшие от такой реакции граждан дознаватели наверняка пребывали не в лучшем настроении.
Поэтому к моменту, когда вызвали его самого, Эшер пребывал в состоянии, близком к паническому. И для того, чтобы заставить себя двинуться вслед за мрачным, как небо перед грозой, Белым, ему пришлось собрать все имеющееся мужество и силы.
— Имя, звание, кличка… — уставившись тяжелым взглядом куда-то ему в переносицу, рявкнул сидящий за заваленным пергаментами столом офицер. И Денор с трудом вспомнил, как его зовут.
…Следующую четверть дознаватель медленно вытягивал из него душу. Старающийся не тянуть с ответами десятник чувствовал себя овцой, прижатой коленом к алтарю и приготовленной к жертвенному закланию — все попытки скрыть свои истинные чувства и мысли оказались тщетными! Белый раскалывал его походя, словно бы даже не прилагая для этого особенных усилий. К концу допроса Эшер понял, что промок, как упавшая в реку мышь. И затрясся от панического страха наказания.
— Сдашь оружие брату в соседней комнате… — услышав эти слова, десятник чуть не взвыл от отчаяния. — Да не трясись ты так, деревня! — в глазах Белого полыхнуло презрение, и Денор, скрипнув зубами, с трудом удержался от того, чтобы не упасть на колени.
— Я искуплю… — начал было он, но, наткнувшись на холодный взгляд дознавателя, заткнулся на полуслове.
— Куда ты денешься? — криво ухмыльнулся Белый. — А теперь выйди вон и позови следующего…
Глава 2. Юган Эйлор
Постоялый двор «Серая мышь» показался из-за поворота тропы через пару четвертей после заката. Прислушавшись к воплям, доносящимся из-за забора, Юган недовольно нахмурился — судя по всему, в таверне сейчас обреталось не менее десятка таких же искателей приключений, каким пытался выглядеть и он. Сталкиваться с «коллегами» по профессии особого желания не было, но в пределах суточного перехода от «Мыши» переночевать было негде. Да и груз, хранившийся на дне рюкзака, жег ему спину.
Заметив неподалеку расколотый молнией дуб, подходящий под описание, Эйлор принялся складывать из пальцев правой руки замысловатый знак принадлежности к Ночному братству. Стараясь воспроизвести заученный жест как можно точнее, ибо получить стрелу под подбородок от прячущихся где-то среди деревьев дозорных ему абсолютно не хотелось.
— Проходи… — хриплый голос, донесшийся откуда-то сзади, заставил мужчину облегченно вздохнуть. — Не бойся, мы сегодня добрые… — не совсем верно истолковав его реакцию, расхохотался невидимый собеседник. — Если и обидим, то не до смерти… Наверное…
— Я не боюсь… Просто не ожидал… — почти не кривя душой, буркнул Юган, но ответа часового не дождался. Видимо, тот потерял к нему всякий интерес…
…В таверне было темно. Пара чадящих факелов, один из которых был закреплен рядом со стойкой хозяина, а второй — у входа, освещали в лучшем случае половину помещения. Что мало беспокоило отдыхающий в нем люд: небольшие компании и одиночки деловито насыщались восхитительно пахнущим жарким, запивая его дешевым, судя по запаху и размерам кувшинов, вином.
Найдя свободное место в закутке около кухни, мужчина с облегчением снял с себя рюкзак, задвинул его под лавку, потом уселся, и, опершись спиной о стену, расслабленно вытянул натруженные ноги.
— Чего желаете? — нарисовавшаяся рядом дебелая девица в помятом платье и с торчащей из волос соломой явно только спустилась с сеновала, где, скорее всего, обслуживала кого-нибудь из охочих до женской ласки посетителей. Пышная грудь и довольно-таки миловидное лицо заставили Югана отвлечься от мыслей о еде, но ненадолго: девушка повернулась боком, и, рассмотрев поближе ее массивный зад, Эйлор понял, что еще слишком трезв.
— Мяса, сыра, хлеба. Кувшин вина. Комнату на ночь… — начал перечислять он. — Постирать рубаху. Заштопать рукав на куртке…
— Еду сейчас принесу. Комнату придется подождать — одна освободилась, но там пока не убрали… Постираю и заштопаю позже — пока некогда… Кстати, у вас есть чем заплатить?
Положив на стол половинку серебрушки, Юган заглянул в глубокий вырез платья наклонившейся за деньгами девицы и пару мгновений полюбовался на внушительный бюст, покрытый синяками от чьих-то пальцев.
— Сиськи у тебя хороши… — вырвалось у него.
— Скажете тоже… — задержавшись в таком положении намного дольше, чем было надо, девица игриво повела плечами, потом нехотя выпрямилась, забросив за плечо толстенную косу так, что ее грудь призывно заколыхалась, ехидно ухмыльнулась и пошла в сторону кухни. Вильнув задом так, что у Югана мигом пропало появившееся было желание.
